Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

В мае, месяце зеленом,
От чужих краев устав,
Я вернулся в них влюбленным,
С добрым словом на устах.

Не годясь в ханжи и судьи,
Я чужое не кляну,
Но, конечно, полной грудью
Только дома я вздохну;

Только дома, где отрадно,
Что друзья повсюду есть,
Где туда или обратно
В каждый поезд можно сесть!

Вот и унесся, как гонщик,
Мчавший нас синий экспресс!
В узкоколейный вагончик
Я по-домашнему влез.

Сел на диванчике низком,
Все мне знакомо кругом.
Медленно, с визгом и писком,
Тащит нас старый вагон;

Весело выкрашен желтым,
Словно домашний комод.
Бабка в нем едет с кошелкой,
С хрустом рогалик жует;

Едут в корзинках продукты,
Пахнет парным молоком.
Шляпу приподнял кондуктор,
Словно со мною знаком…

Кто-то гадает невесте,
Кто-то роняет слезу…
Сердце мое не на месте,
Сердце домой я везу.

Еду цветущим краем
И слезы лью без вины.
Сиренью, сломанным маем,
Часовни полным-полны.

Кого-то мучают вины,
Душит фальшивый смех.
А я в слезах без причины,
Безгрешно плачу при всех.

Не знаю… А впрочем, знаю:
Разлука долгой была,
Ты, чешская речь родная.
До слез меня довела!

Снова за стеною до рассвета
Стуки молотка,
Словно заколачивают где-то
Кости бедняка,

Звезды виснут на ветвях дубовых.
До земли их гнут.
Мимо дома этой ночью снова
Черный гроб везут.

Потеряв о времени понятье,
Бьют всю ночь часы,
Словно безъязыкое проклятье,
Где-то лают псы.

И, вскочив, как от удара палки,
Я к окну встаю…
Там везут на черном катафалке
Родину мою.

Небо, небо — цвет свободы,
   Цвет лазури и победы,
Все в цветах, в пыли и в песнях
   Танки, танки пролетают!
Окна улиц повернулись
   И бегут за ними следом.
Прага, Прага, наконец-то
   Ты свободна, Золотая!
Я влюблен в тебя в такую,
   Мы такой тебя забыли.
Пусть еще стреляют немцы
   Из подъездов и подвалов,
Но железом и камнями
   От разрушенных бастилий
Мы с тобою вместе, Прага,
   Их накормим, как бывало!
Возле танков, где на башнях
   Едут пыльные мессии,
У домов, еще звенящих
   Ранеными зеркалами,
И в глазах, где, пролетая,
   Отражается Россия,
Сбросив путы полонянки,
   Прага пляшет вместе с нами!

В Париже пасха. Весна, воскресенье.
Сена тащит под мост облака.
Я иду по весеннему парку.
Среди перевернутых стульев
И оттаявших статуй
Я ищу тебя!
Я прошу Париж мне помочь.
Но он в это время безлюден, как кладбище утром.
Я иду по нему, как слепец, опираясь на палку рассвета.
Я ищу тебя всюду и вдруг замечаю,
Как на чьем-то лице промелькнет
Твоя чуть надломленная улыбка.
Я беру этот милый весенний денек
Не в свои, а в твои немножко дрожащие пальцы
И любуюсь им вместе с тобой.
Вон деревенские женщины…
Они знают Париж еще хуже меня
И идут по нему, словно Красные Шапочки,
Дай им бог не встретиться с волком.
Если правду сказать, я и ночью искал тебя.
Но Париж мне ответил, что Поль Элюар
Больше здесь не живет.
Что за странный ответ… Ты ведь сам был Парижем!
В каждом городе есть перекрестки братства,
Мы на них встречались с тобой,
Помогая вздувать над землею флаги
Цвета воздуха,
Цвета глаз твоих синих.
Я обнимаю тебя, Элюар,
И твой Париж обнимаю.
Я опять нахожу в нем тебя,
Твою боль, твою нежность, твое дыхание,
Твою память и твой
Понемногу слабеющий,
Уходящий из памяти голос.
Вон по Сене плывет пароходик воскресный…
Мне сейчас показалось, что ты
Тоже так вот уехал
И к вечеру будешь…

Желтый лист над палаткой моей пролетел,
Жаль всего, что ушло и уходит от нас.
Жаль, что дождь и что осенью жизнь без прикрас,
Жаль тех книг — я прочесть их когда-то хотел,
Жаль тех синих, теперь уже выцветших, глаз.

Мечтаю, чтоб мир был с войной незнаком,
Чтоб он и без крови был ярок!
Стихи мои пейте, как чай с молоком,
Я чашки пришлю вам в подарок!

Мечтаю, чтоб мир, как подвал гончара,
Пел глиняным дружеским хором.
Стихи мои весело ешьте с утра
С тарелок с моравским узором.

Но если покоя нам рано просить
И мир еще полон тревогой,
Стихами моими не грех закусить
До боя и перед дорогой.

И если придется ремень потесней
Стянуть среди временных тягот,
Пусть хлебом и сахаром, тем, что нужней,
На стол к вам стихи мои лягут.

Мечтаю, чтоб свет над землей не потух,
В стихах говорю свое мненье,
Я родину утром бужу, как петух,
Мне нравится это сравненье!

Друг мой, бдителен будь на земле, под которой я стыну!
Право требовать это я смертью в бою заслужил.
Я ушел на войну. Я убит в день рождения сына.
Я убит — чтоб он жил. Я убит — чтоб ты жил.

Человек! Я хочу, чтоб с войною повенчан ты не был!
Чтобы кровь моя самой последнею кровью была!
Я, объятья раскрыв, как свобода, летел к тебе с неба,
Парашют мой сгорел, но свобода — пришла!

Когда пушки мои говорили с врагами как судьи,
Когда мир содрогался в хрустящих объятьях войны,
Догадайся, о чем я мечтал у лафета орудья?
О цветах полевых. Об улыбке жены.

Хочешь знать, почему мы навеки великими стали?
Почему нас враги ни согнуть, ни сломить не могли?
Нас никто никогда не ковал из железа и стали,
Превратила нас в сталь цель, к которой мы шли!

Побеждая, я умер. Я мост наводил через реку.
И по мне, как по мосту, взбежала победы заря.
Если пал человек, чтобы жизнь сохранить человеку,
Значит, верно он жил. Значит, умер не зря.

Если горе войны среди ночи придет к тебе на дом,
Если меч занесен над отчизны седой головой,
Будь с народом своим. Будь не ниже, не выше — будь рядом.
Нету званья в бою выше, чем рядовой!

Не жалей, что я умер. Я умер, себя не жалея,
За тебя и за мать, за просторы родимых полей!
Хочешь быть как отец? Стой в бою, где всего тяжелее,
И себя, если надо, как он, не жалей!

Кто там? Брат мой? Сестра? Кто там молча простился со мною?
Я не слышу — я мертв. Твоего я не вижу лица,
Но я верю тебе, что свой долг перед этой страною
Честно выполнишь ты, как солдат, до конца!

Далеко ушли едва ли
Мы от тех, что попирали
   Пяткой ледниковые холмы.
Тот, кто лучший лук носил, —
Всех других поработил,
   Точно так же, как сегодня мы.
Тот, кто первый в их роду
Мамонта убил на льду,
   Стал хозяином звериных троп.
Он украл чужой челнок,
Он сожрал чужой чеснок,
   Умер — и зацапал лучший гроб.
А когда какой-то гость
Вдруг принес с резьбою кость, —
   Эту кость у гостя выкрал он.
Отдал вице-королю,
И король сказал: «Хвалю!»
   Был уже тогда такой закон.
Как у нас — все шито-крыто,
Жулики и фавориты
   Ели из казенного корыта.
И секрет, что был зарыт
У подножья пирамид,
   Только в том и состоит,
Что подрядчик, хотя он
Уважал весьма закон,
   Облегчил Хеопса на мильон.
А Иосиф тоже был
Жуликом по мере сил.
   Зря, что ль, провиантом ведал оп?
Так что все, что я спою
Вам про Индию мою,
   Тыщу лет не удивляет никого, —
Так уж сделан человек.
Ныне, присно и вовек
   Царствует над миром воровство.