Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

В облаках табакодыма
У косых моих окон,
Песен мимо, солнца мимо,
Часто ходит почтальон.
Он проходит, грубоватый,
В рыжеватых сапогах,
Тихий, смуглый и горбатый,
С бандеролями в руках.
Он проходит, и из окон.
Перевитых кисеей,
Видит он кудрявый локон,
Обесцвеченный весной.
Недосказанные речи,
Недопетые слова,
Недорадостные встречи,
Неземная синева.
Голубые сны и ночи.
Дни. Молчанье. Тополя.
Васильки. Дороги. Впрочем —
Вся огромная земля.
Птицы, радости, закаты
У него в больших руках…
Он проходит, грубоватый,
В рыжеватых сапогах.
Он проходит через села
С непокрытой головой,
По-весеннему веселый,
По-весеннему хмельной.
На него с тяжелым стоном
Псы несутся на цепях…
Вот таким вот почтальоном
Я мечтаю быть в стихах.
И нести ветрам навстречу,
Хоть дорога и крива,
Недосказанные речи,
Недопетые слова.
И пройти с огромной ношей
Через тучи и грома
Мимо девушек хороших,
Ожидающих письма.
Постучать у дальних окон
И, укрытый тишиной,
Увидать кудрявый локон,
Обесцвеченный весной.

Видишь, брызги на окне, —
Это очи светятся.
Гулко бродят в тишине
Звездные Медведицы.

Я не знаю, сколько их
В этой звездной бездне.
Лишь мечтаю про твои
Теплые созвездия.

И возможно, как-нибудь
Синелунным вечером
Я по ним узнаю путь,
Чтоб дойти до встречи нам.

Широколистые клены с ветвей осыпают лето,
Первой хрупкостью льдинок утро встречает пруд,
Над миром, маем умытым, над миром, июнем согретым,
Августовские созвездья, в ручьях не дрожа, встают.

Осень. В такое время хочется выйти к двери
И первому встречному ветру вылиться через край.
Но он, не поняв, уходит, а может быть, не поверив
И не сказав, расставаясь, ласкового «прощай».

За эту весну и лето мы старше и выше стали,
Но мы пронесли под солнцем солнечную мечту.
В глазах твоих серых вёсны ни разу не отцветали,
И лето в твоих улыбках и в первом еще цвету.

Мы снова с тобою вместе, мы снова с тобою рядом.
Долго или недолго не виделись мы с тобой,
Ведь, кроме тебя, дорогая, мне очень немного надо:
Работы, стихов и неба, не вянущего зимой.

Выплакал звезды в тучевой тверди
Глаз луны с поднебесья на нас.
Качаются, как корабли на рейде,
Улыбки в морях твоих теплых глаз.

Ты дремлешь. И сон твой неровен и зыбок,
Как блики луны на распутье окон.
Я жду, как рассвета, твоих улыбок
И с боку на бок ворочаю сон.

Мне часто не дремлется на рассвете,
Небо проткала багровая нить.
Приходит к кровати простуженный ветер
По-человечески поговорить.

Я знаю — ему до молчания пусто,
Он ходит невылюбленный в небесах,
И мне становится очень грустно
От слез на синих его глазах.

Он песню опустит, как вымпелы с мачты,
И руки поднимет под небо, как плети.
Ветер, не надо!
                            Ветер, не плачьте!
Будьте мужчиной, ветер!

Я руку поглажу, нежен и ласков,—
Ветер, забудьте про все неудачи!
Хотите, я расскажу вам сказку
Или спою кукарачу!

А утром, шаги отчеканя гулко,
От зорь обеих горяч и рыж,
Он сходит и топает в переулках
Над мелочьем небоскребных крыш.

Он спускается с поднебесья
И дальше идет, разгорланя песню
В улицы, не расплескавшие тишь…

…А после войдет, не стучася, в дверцы,
Сядет к кровати угрюмо и быстро,
Тихий, немного рассеянный, злой…
Я знаю большое и нежное сердце
Ветра, покончившего самоубийством,
Ветра, упавшего вниз головой.

Ночь спускается сразу,
Искренняя, как злоба.
Зарю за собой сжигает,
И ей отступления нет.
Двенадцать часов. Полночь.
Встает барабанщик из гроба,
Со стульев встают пианисты,
Заканчивая концерт.

Прожекторов бледные луны
Бросают последние блики,
Они поднимаются к ложам,
Выбрасываясь из окон.
Дамы приносят розы,
Дамы приносят гвоздики,
Пахнущие садами,
По сорок копеек бутон.

Жаль, увядают розы!
Я бы их поднял снова,
Я б расцветать поставил
Под синие пальцы гроз.
Я не люблю Паганини,
Я не люблю Норцова.
Я бы поднес швейцару
Букетище теплых роз.

«Возьмите, поставьте дома,
Чтоб не было дома серо,
А если имеете дочку,
То передайте ей
От зрителей амфитеатра,
От зрителей из партера
За исполнение марша
На барабане дверей…»

…А может, мне просто грустно,
Сердце в лирической тине!
Правда, ведь может быть так,
Мой теплоглазый друг?!
Я полюблю Норцова,
Я полюблю Паганини,
Ставших немного теплее
От обжигания рук.

И, обогнув билетеров
И многопудие дамы,
Я ухожу из зала
И к почте пути стелю.
Примите, телеграфистка,
Местную телеграмму
С текстом: «Моя дорогая!
Я тебя очень лю!»

Я не знаю, надо иль не надо
Сны свои рассказывать в стихах.
Только возле города Гренады
Я сегодня ночевал в горах.

Я видал, как проходили грозы,
Слышал — толпами издалека
Проплывали верхом бомбовозы,
Низом проплывали облака.

После снов тяжелых, после боя,
После гулких вздохов батарей
Небо над Испанией такое,
Как весной над Родиной моей.

Я хожу по улицам суровый,
Сплю под дребезжанье гроз.
В комнате моей шестиметровой
Запах пороха мадридского и роз

Из садов распахнутых Гренады,
Не увядших на крутых ветрах…
Я не знаю, надо иль не надо
Сны свои рассказывать в стихах.

Если звездными ночами снится,
Как расходятся во тьму пути,—
Значит, сердцу дома не сидится,
Значит, сердцу хочется уйти.

Но оно не скажет мне ни слова,
Я пойму его по слуху сам —
К опаленным подступам Кордовы,
К астурийским рослым горнякам

Рвется сердце. Сквозь дожди и ветры
Путь его протянется, как нить…
…На пространстве в шесть квадратных метров
Разве можно сердце уместить?

Пусть выходит сердце, как победа,
Как луна к раскрытому окну,
К черноглазым девушкам Овьедо,
Отстоявшим пулями весну.

И они, уверенны и ловки,
Проходя сквозь орудийный дым,
Зарядят тяжелые винтовки
Сердцем сокрушающим моим.

Ты ложишься спать, моя родная,
Под подушку руку положив.
Город полуночный засыпает,
И, луну прозрачную разлив,
Облака уходят. Ветер резкий
Поднимает тихо занавески
И идет, ступая по ковру.
Я тебе, как жизни, не совру,
Не скажу неправильного слова,
Как стихам. Вечерняя пора
Нам показывает в новом свете
Облака, большие звезды, ветер,
Виденные иначе с утра.
Мы с тобой живем одним дыханьем,
Связаны любовью и стихом.
Никогда не скажем «до свиданья»,
Друг от друга в жизни не уйдем.
(Я сижу и думаю о том,
Как в кривом Ростокинском проезде
Ты бумажки крутишь за столом.)
Помнишь сказку про Тильтиля и Митиль?
Мы с тобой во МХАТ тогда ходили,
Вместе хмурились и улыбались вместе,
Спорили, мечтая об одном,
Помнишь сны, что видели ребята:
Над кривой избушкой небогатой
Счастье птицей пролетало, не задев…
В Гамбурге не спит ночами Тедди,
И друзья его почти не спят
И о счастье, о большой победе
До зари до самой говорят.
Им на жестких тюфяках приснится:
В городе, в котором мы живем,
Пролетают флаги, точно птицы,
Распластавши крылья над Кремлем.
Нам с тобой намного это проще.
Что другим приснится только сном,
Красную торжественную площадь,
Просыпаясь, видим за окном.
Ели наклоняются, старея,
Над гранитом гулким мавзолея,
Солнце легкокрылое в зените —
Слово различим издалека:
«Ленин» начертала на граните
Родины могучая рука.
Это к счастью — говорит поверье, —
Так шумит знамен высоких шелк,
И ногами открываю дверь я,
Чтобы ветер в комнату вошел.

Посидим, подумаем немного,
Как нам жить и что нас ждет с тобой?
Есть на карте дальняя дорога
В дальний город, самый молодой.
Дорогая, скоро, очень скоро,
Мы с тобой поедем в этот город,
Обязательно поедем мы с тобой.
Жизнь лежит большая, как дорога
От Москвы до города того,
Много песен и невзгод довольно много
От Москвы до города того.
Будем тверже. Мир большой, как глобус,
На столе стоит в дыханьи дня,
И, как шар земной, нигде не вторясь,
Ты одна, родная, у меня.
Я пройду сквозь все на свете муки,
Чтобы видеть: поздно — ровно в пять,
Положивши под подушку руки,
Ты ложишься, дорогая, спать.
Я пройду сквозь всё, сквозь паклю дыма
Под неровным ветром батарей,
Чтоб невзгоды проходили мимо
Головы растрепанной твоей.