Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Образы, вы протекли по сетчатке,
Не закрепись, не оставив следа;
Так, вырываясь из недр, без оглядки,
Бойких фонтанов струится вода.

Грустные ваши хранит отпечатки
Озеро меж тростников: навсегда
Там вы застыли в угрюмом порядке.
Вас потеряв, я заброшен сюда.

Что мне в глазах моих зрячих! Отныне
Полое зеркало тусклый мой взгляд,
Зеркало перед бескрайней пустыней.

Линии ливня по стеклам скользят,
И на стене — моей тени унынье
В мерном движенье вперед и назад.

Мое сердце — окованный медью ларец.
Как мне скинуть проклятую ношу?
Мое сердце — окованный медью ларец.
Отвезу его в море — и сброшу.

Я пойду на корабль и матросом наймусь.
Я родимую гавань покину.
Пусть ларец и свинцовую скорбь, его груз,
Похоронит морская пучина.

Я на два оборота закрою замок,
Чтоб надежнее бездна хранила
То письмо твое, краткое, в несколько строк,
Что о свадьбе твоей возвестило.

Только знай, что с собой я платок твой увез,
Тот заветный, с каймою зеленой.
А когда у меня не останется слез,
Я швырну его в омут соленый.

Мертвую чайку волны качали.
Горсточка плоти тиха и бела.
А так недавно пространство пронзали
Сгустком энергии эти крыла.

Ныне они, распластавшись, застыли,
Но изгибается гордая грудь
Так, словно хочет в последнем усилье
Воздух полета еще раз вдохнуть.

Глаз ее даже смерть не закрыла,
Кажется, можно в них угадать
Мир ее, вольный и мощнокрылый,
Тот, что в полете дано увидать.

Но в расцветающий полдень весенний
В сердце мое не вмещается грусть
О сокрушенном вдруг упоенье
Жизнью и вольным движением… Пусть!

Пусть… Все равно с этой горестной плотью
Не уничтожила чья-то рука
Радость судьбы, обнимавшей в полете
Солнце, и море, и облака.

Участь такую и мне бы, и мне бы
Так, утоляя к скитаниям страсть,
Вволю испив густо-синего неба,
С лёта на грудь океанскую пасть.

Только не возле шумного порта
И не у кромки черствой земли —
Чтобы меня в океан распростертый,
Пеной играя, валы унесли.

Ведь не случайно, с рассудком в раздоре,
Кровь моя вольному морю родня,
Шумом и ритмом всегда ему вторя.
Да и не кровь в моих жилах, а море,
Море само наполняет меня.

Бредут куда-то мимо,
и песни их пусты,
и неосуществимы
недолгие мечты.
Они ведь только мимы
и бедные шуты.

Тенями в лунном круге
сошлись и разбрелись,
не зная друг о друге,
не подымая лиц.
Потерянные слуги
умерших небылиц!

Поют осиротело
пропетое не раз.
Их горло оскудело,
и недалек их час.
И вечности нет дела
до них — как и до нас.

Нелегко, когда мысли нахлынут,
и над чуткой ночной тишиной
небосводом к земле запрокинут
одиночества лик ледяной.

На рассвете, бессонном и грустном,
безнадежней становится путь
и реальность бесформенным грузом
вырастает и давит на грудь.

Это все — и не будет иного.
Млечный Путь, погруженный во тьму,
и рассветы, и сумерки снова,
и сознанье, что жить ни к чему.

(Это все — и не будет иного.
Но и звезды, и холод, и мрак,
и молчание мира немого —
все на свете не то и не так!)

Пути у поэта окольны,
и надо правдиво до слез
ему притворяться, что больно,
когда ему больно всерьез.

Но люди, листая наследье,
почувствуют в час тишины
не две эти боли, а третью,
которой они лишены.

И так, остановки не зная
и голос рассудка глуша,
игрушка кружит заводная,
а все говорят — душа.

Котенок, ты спишь, как дома,
на голой земле двора.
Твоя судьба невесома —
она ни зла, ни добра.

Рабы одного уклада,
мы все под ее рукой.
Ты хочешь того, что надо,
и счастлив, что ты такой.

Ты истина прописная,
но жизнь у тебя — твоя.
Я здесь, но где — я не знаю.
Я жив, но это не я.

Стою у окна, его отворив пошире,
и белым платком машу, навсегда прощаясь
с моими стихами, которые к вам уходят.

Ни радости не испытываю, ни грусти.
Что делать — удел стихов, он таков от века.
Я их написал и скрыть их от вас не смею,
когда б и хотел, не мог поступить иначе
— цветок не умеет скрыть своего цветенья,
и скрыть не может река своего теченья,
и дереву скрыть плоды свои не удастся.

Все дальше мои стихи от меня уходят,
и я, к моему немалому удивленью,
отсутствие их ощущаю почти до боли.

Кто ведает, чья рука их перелистает?
Неведомо, кто развернет их и прочитает.

Цветок, у меня он отнял предназначенье
моим цветеньем радовать ваше зренье,
и дерево — вас услаждать моими плодами,
а река — не мешать течению моих мыслей.
И я подчиняюсь и чувствую, что я счастлив,
как тот, кто давно устал пребывать в печали.

Ступайте же, о стихи мои, уходите! —
Умирают деревья — семена их уносит ветер.
Засыхают цветы — а пыльца все равно бессмертна.
Реки в море текут — а вода пребывает с ними.
Ухожу, оставаясь, — как всё в этом мире.