Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Тебя — от дней начальных круга
И по скончанье смертных лет,
Не как дитя, не как подругу
И даже не как мать, — о нет! —

Тебя, как ветер в злой неволе,
Как солнце в ледяном гробу,
Как радости свои и боли,
Как юность, как свою судьбу,

Как стоны сердца в час прощанья,
Как усталь наболевших ног,
Что после долгого изгнанья
На отчий клонятся порог,

Как голосок больного сына,
Как проблеск в глубине пути,
Как тень, которой не отринуть
И от которой не уйти,

Как огоньки в ночи живые,
Как трепет счастья по весне,
Как слезы женские святые
В благоговейной тишине, —

Тебя ношу в груди сыновней,
В мозгу недремлющем таю,
Тебя, которой нету кровней, —
Любовь мою и страсть мою!

Большое небо, море света,
Была ты, будешь ты и есть!
Тебе, тебе, Отчизна, эта
Из сердца рвущаяся песнь.

Великой и чистой воде,
Что нас освежает и по́ит,
Что студит в горячем труде,
Что после сраженья покоит,

Что отдых усталым дает,
Что юных на подвиги будит, —
Пусть слово простое мое
Посильною жертвою будет.

Кто жажду без меры знавал,
Тот меру словам моим знает.
Когда, словно огненный вал,
Всю землю жара заливает,

Когда всё, что в зное слегло,
О ливне спасительном просит, —
О, темное тучи крыло
Блаженное счастье приносит!

«Хоть капельку влаги!» — В огне,
В агонии дол бездыханный, —
И катится гром в вышине,
Такой долгожданно-нежданный.

«Хоть каплю! Спеклось… запеклось!» —
В сухом ковыле замирает…
И вдруг взорвалось, понеслось…
Бежит, ворожит, распевает.

И снова весна! И опять
Топочут над пажитью кони,
И миру отрадно сиять
На влажно-дымящемся лоне.

Кто знает походных дорог
И пыль, и ухабы, и камень,
Усталость натруженных ног,
Неистовый солнечный пламень;

Огонь запорошенных ран,
Иссякнувший голос в гортани,
И небо, как высохший жбан,
И землю, сухую до грани;

Кто шел, выполняя приказ,
Вперед — под тяжелой поклажей,
Кто знает, как сладок для глаз
Лазоревый отсвет миражей, —

Тот знает, что значит река,
Прильнувшая к травам зеленым,
Бегущая издалека,
Манящая лоном студеным.

О воды! Земная краса!
Прохладные, страсть утолите!
Разверзшиеся небеса,
Стремите, струите, поите!

О реки! Любимых милей!
Кружася с землею со всею,
Несите вы счастие ей —
И песнею станьте моею!

«Хлеб не швыряйте, он святой!» —
        В суровости притворной,
Бывало, скажет дед седой
        Нам, детворе проворной.

«Вы не играйте хлебом — грех,
        За это бог накажет», —
Счастливый сдерживая смех,
        Бывало, мать нам скажет.

И время шло… И подросли
        И возмужали дети,
В сердцах забвеньем поросли
        Простые речи эти.

И слово «грех», как пыльный хлам,
        В архив навеки сдали.
Иным, неслыханным словам
        Учить детей мы стали.

Но всё же стойким было в нас
        Тех — старых — слов вторженье.
Испытываем и сейчас
        Мы к хлебу уваженье.

Затем, что труд, и крепкий пот,
        И жита дух медовый
Всему живому жизнь дает
        И слов источник новый.

А тот, кто щедрою рукой
        Зерно бросает в недра,
Тот сам на ниве вселюдской
        Взойдет пшеницей щедро.

Черемуховою вершиной
Играют вешние ветра,
И сердце с песней соловьиной
На поединке до утра.

И в каждом лепестке пахучем,
В любом ростке, ожившем вновь,
Пылает полымем кипучим
Вся жизнь моя и вся любовь.

И тропы сходятся медвежьи
К тебе, властительнице нет,—
На белые твои одежды
Летит черемуховый снег.

Ветрами ахнула, дохнула,
И прилетела, притекла,
И руки настежь распахнула,
И шелк откинула с чела.

Как будто бы дивясь, ресницы
Раскрыла широко — в простор,
И сон, что век не переснится,
С зеленых покатился гор.

И облака цветов душистых
Росою тают на устах,
И ночь в сверкающих монистах
До петухов стоит в дверях.

Мальчишка в потертом кафтане.
Котомка. В ней хлеба кусок.
И вечер. И город в тумане.
И боль перетруженных ног.

Когда б не упасть, не споткнуться.
Дойти, добрести и войти!
Когда б хоть не взять, так коснуться!
Нет, взять! Отобрать! Унести!

И падает вечеру в ноги
Усталость поблекшего дня.
И грязные брызги. «С дороги!» —
Барчук погоняет коня.

Вышивает, распевает,
У окошечка присев.
И никто того не знает,
Где узор, а где напев.

Всё бы пела — без разбору.
Вышивала б — всей земле!
Хата. Мать стара и хвора.
Хлеб зацветший на столе.

«Ты б хоть хлебушка поела,
Огонька бы добыла!..»
…Страшно вытянулось тело.
Ночь. И в сердце — ночь и мгла.

Сотни, тысячи и миллионы.
Сколько выцветших глаз… а седин!
Сколько сгорбленных, изможденных,
И замучены все, как один.

Мир — что радуга! С речки до лесу
Высоко развернулась она,
Сквозь цветистую эту завесу
Виден легкий рисунок челна.

А для них — ни красот, ни приманок,
Что им радуга, небо, земля?
Только хрипы глухих перебранок,
Только рвущая горло петля.

Сотни, тысячи и миллионы…
Боль горба да глухая судьба…
Лишь проклятия, вопли и стоны…
И встает над землею борьба.

Всё хлещет петербургский ветер
По каменному битюгу,
На коем Александр Третий,
Согнувший весь народ в дугу.

В России холодно и голо,
Россия греется вином,
И обнимается Никола
С тобольским пьяным мужиком.

И ты, и ты, народ мой бедный,
Среди задушенных лежал…
Ужель за этим Всадник Медный
Коня над бездной задержал?

Стоял Исакий темно-смутен,
И Медный Всадник не скакал,
Когда подвыпивший Распутин
Вразнос Россию продавал.

Нева стонала от печали,
Войну вершили тиф да вши,
В Таврическом высоком зале
Безумствовали торгаши.

Но дрогнули земля и море,
И ожили слова от дел, —
То на прославленной «Авроре»
Пожар бессмертный загудел.

Просторов талых ветер вольный
В лицо мятежно захлестал…
Дворянский, царский, сонный Смольный
Твердынею народа стал.

О, ни к чему терзать укором
Того, что требует меча!
Дворец Кшесинской, точно форум,
Взметен десницей Ильича.

Пустила фея золотой клубок,
За ним вослед ушло дитя долиной.
Погожий день был ясен и глубок
И разливался далью лебединой.

Хворала мать уже давным-давно
И не пускала дочь свою в дубравы, —
Но вечером ушла она в окно,
Чтоб отыскать целительные травы.

Лесами шла, долинами брела,
А если путь вдруг надвое делился, —
То золотая нить ее вела
Туда, где ток воды живой струился.

Сказала фея: «Серебром звенит
Единственный на свете ключ студеный,
Пред ним на страже мо́лодец стоит —
Твой суженый, твой милый нареченный.

Как ясный месяц, светел гордый лик,
Лазоревые зори в ясном взоре.
Из-под камней он выбил тот родник,
Как искру высек… И стоит в дозоре».

Дитя идет. Неровно нить ведет,
Не раз навстречу — страсти да напасти:
То змей шипит, то лютый зверь ревет,
И вылетает дым из смрадной пасти.

Так шла и шла… И на глазах росла,
Превозмогая в сердце страх извечный,
И в некий час ей фея подала
Бесценный дар — булатный меч двусечный.

И шла не день, не два, не год в бору,
И красотой доспела, как пшеница,
Когда вступила в вешнюю пору
С мечом двуострым де́вица-девица!

И ею зверь повергнут не один,
И не одна рассечена гадюка,
Где, между сосен, елок да осин,
Прошла она — нежна и белорука.

И час настал. Из чаши голубой
Лился рассвет потоками рубина.
Так повстречались у воды живой
Октябрь и молодая Украина.

Ты вся была звенящей тетивой,
Натянутой до края, до предела.
Ты вся была рассветною зарей,
Что над полями тихими горела.

Рвался из песен вековечный плач —
Минувших лет единая услада.
И позади — так много неудач,
А впереди — цветущий полдень сада…

Днепр рокотал, светло валы подъяв,
В лугах шептали шелковые травы
Про Желты-Воды, славу среди слав,
Про чуб и про сережку Святослава,

Про серый камень с именем Сирка,
Бессмертием и славой опаленным,
Про день, когда рабочая рука
Рвала впервые рабские законы,

Про силу тех неистощимых сил,
Что возводили светлые палаты,
Про день, когда Шевченко возвестил
Науку гнева, страсти и расплаты,

Когда, как речка, рано по весне
Влилась ты в новое большое море,
Спалив на очистительном огне
Неправду всю, бесчестие и горе, —

Ты поднялась навстречу всем ветрам
И на вопрос: «Мы будем иль не будем?»
Мирам, планетам, братьям и врагам
Ответила крылатым Днипробудом.