Ирина Кнорринг - О чём поют воды Салгира

Стучали колеса…
«Мы там… мы тут»…
Прицепят ли, бросят?..
Куда везут?..

Тяжёлые вещи
В тёмных углах…
На холод зловещий
Судьба взяла.

Тела вповалку,
На чемоданах…
И не было жалко,
И не было странно…

Как омут бездонный
Зданье вокзала,
Когда по перрону
Толпа бежала.

В парадных залах
Валялись солдаты.
Со стен вокзала
Дразнили плакаты.

На сердце стоны:
Возьмут?.. Прицепят?..
Вагоны, вагоны —
Красные цепи.

Глухие зарницы
Последних боев,
Тифозные лица
Красных гробов.

Берут, увозят
Танки и пушки.
Визжат паровозы,
Теплушки, теплушки, —

Широкие двери
Вдоль красной стены.
Не люди, а звери
Там спасены.

Тревожные вести
Издалека.
Отчаянья мести
В сжатых руках.

Лишь тихие стоны,
Лишь взгляд несмелый,
Когда за вагоном
Толпа ревела.

Сжимала сильнее
На шее крестик.
О, только б скорее!
О, только б вместе!

Вдали канонада.
Догонят?.. Да?..
Не надо, не надо.
О, никогда!..

Прощальная ласка
Весёлого детства —
Весь ужас Батайска,
Безумие бегства.

Как на острове нелюдимом,
Жили в маленьком Туапсе.
Корабли проходили мимо,
Тайной гор дразнили шоссе.

Пулёмет стоял на вокзале.
Было душно от злой тоски.
Хлеб но карточкам выдавали
Кукурузной, жёлтой муки.

Истомившись в тихой неволе,
Ждали — вот разразится гроза…
Крест зелёный на красном поле
Украшал пустынный вокзал.

Было жутко и было странно
С наступленьем холодной тьмы…
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.

По-весеннему грело солнце.
Тёплый день наступал не раз…
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.

Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.

И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата
В шапке, сдвинутой набекрень.

Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то угрозы
У белого крыльца.

Стучали, стонали, скрипели
Колёса пыльных телег…
Тревожные две недели
Решили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то ещё бежали
Дымилась морская гладь.

И будто бы гул далёкий,
Прорезал ночную мглу:
Тоской звучали упреки
Оставшихся на молу.

Ползли к высокому молу
Тяжёлые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо,
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдаль Керченских площадей.

Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
На пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.

И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из чёрной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.

Нет, не победа и не слава
Сияла на пути…
В броню закопанный дредноут
Нас жадно поглотил.

И люди шли. Их было много.
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога,
И ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки,
Как будто в глубь могил.
Дрожа, не находили руки
Канатов и перил.

Пугливо озирались в трюмах
Зрачки незрячих глаз.
Спустилась ночь, страшна, угрюма.
Такая — в первый раз.

Раздался взрыв: тяжёлый, смелый.
Взорвался и упал.
На тёмном берегу чернела
Ревущая толпа.

Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Тревожным заревом пожара
Был город озарён.

Был жалок взгляд непониманья,
Стучала кровь сильней.
Несвязно что-то о восстанье
Твердили в стороне.

Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда,
Куда ушли, во мгле чернея,
Военные суда.

И мы ушли. И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи над четвёртой башней.
Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз,
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:
Что — вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.

Впотьмах ощупывали руки
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги, —

Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы.
И неизбежно трап отвесный
Вёл в душные гробы.

Всё было точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.

По вечерам — напевы горна,
Торжественный обряд.
И взгляд без слов — уже покорный,
Недумающий взгляд;

И спящие вповалку люди,
И чёрная вода;
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.

После долгих лет скитаний
С искалеченной душой,
Полны смутных ожиданий,
Мы вернёмся в дом родной.

Робко станем у порога,
Постучимся у дверей.
Будет страшная тревога,
Солнце станет холодней.

Нас уныло встретят стены,
Тишина и пустота.
Роковые перемены,
Роковое «навсегда».

Жизнь пойдёт другой волною,
В новый гимн сольются дни,
И с измученной душою
Мы останемся одни.

Наше горе не узнают,
Нас понять не захотят,
Лишь клеймо на нас поставят
И, как нищих, приютят.

Вокруг меня тоска и униженье,
Где человек с проклятьем на лице,
Забыв давно земное назначенье,
Мечтает о конце.

Но где-то есть она — страна родная.
Она не умерла.
И где-то сквозь снега, в ночи рыдая,
Гудят колокола.

Пройдут тревоги долгого страданья,
Пройдут они.
Из темноты тоски и ожиданья
Другие вспыхнут дни.

Пусть не для нас безумные сплетенья
Её «игры»…
Мы для неё слагаем песнопенья
Своей поры.

Не широка моя дорога,
Затерянная в пыльной мгле…
Да что ж? Я не одна. Нас много,
Чужих, живущих на земле.

Нам жизнь свою прославить нечем,
Мы — отражённые лучи,
Апостолы или предтечи
Каких-то сильных величин.

Нас неудачи отовсюду
Заточат в грязь, швырнут в сугроб.
Нас современники забудут,
При жизни заколотят в гроб.

Мы будем по углам таиться,
Униженно простершись ниц…
Лишь отражением зарницы
Сверкнём на белизне страниц.

И, гордые чужим успехом,
Стихами жалобно звеня,
Мы будем в жизни только эхом
В дали рокочущего дня.