Федор Сологуб - Том 3. Восхождения. Змеиные очи

Алой кровью истекая в час всемирного томленья,
С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.
Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.
Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.
Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.
Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.
Он царил над небосклоном, но настал печальный час,
И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.
И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,
Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,
И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий
Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.
Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, –
Что твой ропот своевольный! Покоряйся, – жить довольно.
Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, –
И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.

В великом холоде могилы
Я безнадёжно схоронил
И отживающие силы,
И всходы нераскрытых сил.

И погребённые истлели
В утробе матери-земли,
И без надежды и без цели
Могильным соком потекли.

И соком корни напоили, –
И где был путь уныл и гол,
Там травы тихо восходили,
И цвет медлительный расцвёл.

Покорна гласу тёмной воли,
И бездыханна и светла,
Без торжества, без слёз, без боли
Вся сила мёртвая цвела.

И без любви благоухала,
Обманом жизни крася дол,
И сок сладчайший источала
Для пёстрых бабочек и пчёл…

О, если б смерть не овладела
Семьёю первозданных сил,
В какое б радостное тело
Я все миры соединил!

Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.

«Так надо, так надо», –
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, –
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.

Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.

А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.

Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.

Моя печаль в полночной дали,
Росой обрызгана, легла.
В единственной моей печали,
В безмолвной и туманной дали,
Вся жажда жизни умерла.

Ещё одной я вею страстью.
Ты, буйный ветер, страсть моя.
Ты научаешь безучастью,
Своею бешеною властью
Отвеяв прелесть бытия.

Всех чар бессильно обаянье,
И ни одной преграды нет.
Весь мир – недолгое мечтанье,
И радость – только созерцанье,
И разум – только тихий свет.

В паденьи дня к закату своему
  Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
  Изнемогая в ярком зное?

Не ты ль хулил неистовство лучей
  Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
  И звёзды ясные, благие?

И вот сбылось, – пылающий поник,
  И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
  Восходит, полон сладкой лени.

И он зовёт к безгласной тишине,
  И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
  О долгой, бесконечной ночи.

Оргийное безумие в вине,
Оно весь мир смеясь колышет.
Но в трезвости и в мирной тишине
Порою то ж безумье дышит.

Оно молчит в нависнувших ветвях,
И стережёт в пещере жадной,
И, затаясь в медлительных струях,
Оно зовёт в покой прохладный.

Порою, в воду мирно погрузясь,
Вдруг власть безумия признает тело,
И чуешь ты таинственную связь
С твоей душой губительного дела.

  Я томился в чарах лунных,
Были ясны лики дивных дев,
И звучал на гуслях златострунных
  Сладостный напев.

  В тишине заворожённой
От подножья недоступных гор
Простирался светлый и бессонный,
  Но немой простор.

  К вещей тайне, несказанной
Звал печальный и холодный свет,
И струился в даль благоуханный,
  Радостный завет.

Стремленье гордое храня,
Ты должен тяжесть побороть.
Не отвращайся от огня,
  Сжигающего плоть.

Есть яд в огне; он – сладкий яд,
Его до капли жадно пей, –
Огни высокие горят
  И ярче, и больней.

И как же к цели ты дойдешь,
Когда не смеешь ты гореть?
Всё, что ты любишь, чем живёшь,
  Ты должен одолеть.

Пойми, что, робко плоть храня,
Рабы боятся запылать, –
А ты иди в купель огня
  Гореть и не сгорать.

Из той купели выйдешь цел,
Омыт спасающим огнём…
А если б кто в огне сгорел,
  Так что жалеть о нём!

Меня печаль заворожила, –
И как её разворожить?
Томит, что прежде мною жило,
Что жадно хочет мною жить.

И вся земля моя страдает,
Томится весь её простор, –
Здесь каждый ландыш увядает,
И угасает каждый взор.

Но где ж начало всех страданий?
Увы, во мне же их исток!
Не я ли сам хотел желаний!
Не я ли сам к себе жесток!

Но если я – творец томленья,
То что ж ропщу я, что тужу?
Блаженной правдой примиренья
Мою печаль разворожу, –

И по извилистым дорогам
Увижу правые пути, –
По крутоярам и по логам
Без утомления идти.

Ты не бойся, что темно.
Слушай, я тебе открою, –
Всё невинно, всё смешно,
Всё Божественной игрою
Рождено и суждено.

Для торжественной забавы
Я порою к вам схожу,
Собираю ваши травы,
И над ними ворожу,
И варю для вас отравы.

Мой напиток пей до дна.
В нём забвенье всех томлений;
Глубина его ясна,
Но великих утолений
Преисполнена она.

Вспомни, как тебя блаженно
Забавляли в жизни сны.
Всё иное – неизменно,
Нет спасенья, нет вины,
Всё легко и всё забвенно.

В долгих муках разлученья
Отвергаешь ты меня,
Забываешь час творенья,
Злою карою забвенья
День мечтательный казня.

Что же, злое, злое чадо,
Ты ко мне не подойдёшь?
Или жизни ты не радо?
Или множества не надо,
И отдельность – только ложь?

Не для прихоти мгновенной
Я извёл тебя из тьмы,
Чтобы в день, теперь забвенный,
Но когда-то столь блаженный,
Насладились жизнью мы.

В беспредельности стремленья
Воплотить мои мечты,
Не ушёл я от творенья,
Поднял бремя воплощенья,
Стал таким же, как и ты.

Я слабею, я темнею,
Загореться мне невмочь,
Я тоскою-мглою вею,
День гашу, взываю ночь.

Но в ночи моей тревога, –
Шелестит мой тёмный сад,
И пылит моя дорога,
И ручьи мои шумят.

И моя больная дума,
В небе тусклая луна,
От раскаянья угрюма,
От бессилия бледна.