Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
Боцман пошел проводить его до проходной порта. Шли молча и, чем ближе подходили к проходной, тем больше становилось людей, шагавших рядом, спешивших к большим воротам, украшенным плакатом, на котором усатый рыбак в зюйдвестке крутил колесо штурвала, а прямо за его спиной в сетях торчали огромные белые рыбины. У ворот ждали очереди грузовые машины, женщины с цветами стояли в сторонке около конторы, а слева, на площадке для личных машин, впритык друг к другу жались разноцветные «Жигули».
— Мы, Антон Петрович, всей командой вчера в партком ходили, — сказал боцман возле самых ворот.
Москалев промолчал.
— Ну, чтобы на «Антей» вас вернули…
— Излишне, боцман, — сказал Москалев, — прошу вас не делать этого. Каждый человек должен сам отвечать за свои грехи.
Ефимов появился в отделе после обеда. С его приходом женщины прекратили разговоры, а он принялся подписывать заготовленные распоряжения. Работа была привычна Ефимову, и выполнял он ее почти автоматически. Семь лет назад он перешел в порт из юридического отдела автоинспекции. Когда жаловались на работу его отдела, на затяжки с выдачей справок или не вовремя оформленные судовые документы, Ефимов возмущался:
— Сейчас модно стало обвинять в бюрократизме! Думают, если пришли с моря, заработали кучу денег — значит, герои! Спешите заказывать оркестры!
Женщины в отделе дружно соглашались с ним, особенно Лямина, и лишь новый работник капитан Москалев молчаливо, но явственно выражал свое несогласие. Ефимов был близорук и, когда волновался, обычно снимал пенсне и протирал стекла большим клетчатым платком. Однако напряженный взгляд Москалева он чувствовал и без пенсне. Ефимов уже понимал, что напрасно согласился принять Москалева в отдел и что теперь надо или как-то осторожно «приручить» его, или просто-напросто избавиться от него.
Работу Москалев успевал закончить до установленного срока, это заставляло других тоже поторапливаться. «Дам-ка я ему расчертить отчетные формы, — решил Ефимов, — и полезно, и времени у него не будет возмущаться». Ефимов поднялся и не спеша прошел к стеллажам, где хранились дела, сжатые красными картонными папками. Он еще решал, с какой формы отчета начать, когда дверь, отдела резко распахнулась. Ефимов спиной почувствовал необычность посетителя и заспешил к дверям, в которых стоял, оглядывая отдел голубоватыми глазами, низенький, почти квадратный человек с бородкой.
Москалев не сразу узнал в вошедшем начальника порта. Они встречались в Клайпеде лет десять назад. Евграф Васильевич, тогда еще молодой и юркий, работал в погрузрайоне.
Многие в отделе видели Евграфа Васильевича впервые. С тех пор как он поставил у себя в кабинете селектор, даже начальники отделов стали реже видеть его. И когда раздавался резкий звонок, похожий на судовую сирену, — это значило: Евграф Васильевич выходил на прямую связь с Ефимовым, при этом голос его, усиленный динамиком, был властным и не терпящим возражений. Звонок этот раздавался редко и всегда становился событием и темой разговора на целый день.
— До меня дошли жалобы, — пророкотал Евграф Васильевич, обращаясь не столько к Ефимову, сколько ко всем сидящим в отделе. — Волокиту здесь развели!
— Отдел работает, как отлаженный механизм, Евграф Васильевич! — начал скороговоркой Ефимов. — Любое дело, любые данные всегда под рукой.
— Механизм? А по чьей вине вчера до ночи стоял готовый к промыслу траулер? Судно задержали из-за бумажки! Мы существуем для флота, а не флот для нас!
— Евграф Васильевич, это все понимают, — поспешил согласиться Ефимов. — Мы всегда идем навстречу, мы делаем все, что зависит от нас!
Начальник порта посмотрел по очереди на каждого из сидящих в отделе.
— И вы здесь, капитан? — спросил он, заметив Москалева. — Впрочем, мне говорили о вас. Временно у нас решили отсидеться?
— Считаю, что временно, — спокойно ответил Москалев. — Много здесь излишней суеты и бумаг.
— Очень верно, Евграф Васильевич. Москалев здесь человек временный, ему трудно вникнуть, — вмешался в разговор Ефимов. — Мы все это очень чувствуем.
Евграф Васильевич повернулся к Ефимову, приподнял плечо, как боксер, и посмотрел так, что Ефимов сразу понял, что лучше бы ему было промолчать.
— Я даю вам неделю для налаживания четкой работы! — приказал Евграф Васильевич. — Неделю!
После его ухода в отделе долго стояла тишина, только было слышно, как за окном тренькают краны и скрипят стропы, сдавливая короба с замороженной рыбой. Потом заговорили все сразу, в основном о резкости начальника порта, вспомнили, что у него даже нет высшего образования и что он здесь недавно, а Ефимов уже, слава богу, семь лет.
— Не все зависит от образования, — сказал, ни к кому не обращаясь, Москалев. — Многое решает отношение к делу Траулер стоял из-за нашей проволочки.
— Ах вот как! — повернулся к нему Ефимов. — Теперь ясно, откуда у начальства такая информация. Наконец-то вы показали свое лицо! — крикнул он Москалеву. — Настучали руководству, опорочили целый коллектив!
— Спокойно, — сказал Москалев громко, — не надо нервничать. — Голос у него был явно не для конторского помещения. — На судне я этого не любил! И вам не советовал бы попасть на один траулер со мной! А здесь оставаться я не намерен. Сегодня же пишу заявление.
Москалев вышел в коридор, заставленный шкафами, присел на ветхий стул, выкинутый из отдела за ненадобностью, и закурил.
Здесь его и застал Семен Савельевич. Сморщенное его лицо было полно сочувствия, он смотрел сбоку на Москалева, как обычно сощурив глаза и сдвинув к переносице лохматые седые брови. И когда Москалев поднялся и двинулся к выходу, он еще долго смотрел ему вслед, а потом в окно, как Москалев пересекает размашистым шагом дорогу. И ему вспомнилось, как он тоже пришел сюда, в порт, после неприятностей, которые окружили его в институте на кафедре судостроения, где он был таким же резким, как этот капитан.
Вечером Москалев рассказал жене о том, что произошло в отделе. Пятнадцать лет они были женаты, и из пятнадцати лет, если сложить дни стоянок и отпусков, едва ли набиралось года четыре, когда они были вместе. Рита уже свыклась с этим и притерпелась. Жена капитана! Ей завидовали подруги, соседи, все, кто думал, что женой капитана быть легко, что можно не заботиться о деньгах, покупать в валютном магазине любые вещи, жить в комнатах, увешанных коврами. Жена капитана! Ведь даже в порту, в дни прихода, когда большинство жен сразу уезжали домой со своими мужьями, где их ждали домашний ужин, радость встречи, которую полностью можно ощутить только вдвоем, Рита знала, что и сейчас ей надо ждать. Капитан не мог уйти первым, она сидела в его каюте, а он продолжал свою работу, и в эти часы она ненавидела портнадзор, санинспектора, пожарников, ремонтников, многочисленные комиссии управлений, которые со всех сторон наступали на Антона. И в первую ночь они оставались на судне, а утром, когда она еще спала, каюта опять наполнялась людьми, теперь уже говорили о выгрузке рыбы, спорили за место у причала, просили отпуска. И только к ночи они вырывались наконец домой. Все это было.
Теперь Рита долго пыталась успокоить его, убеждала, что он найдет общий язык с Ефимовым, что надо просто перетерпеть, чтобы втянуться в иной ритм и жить в согласии с собой, как и все.
Ковры смягчали голоса, причудливые раковины поглощали звуки, пыхтел никелированный чайник, и ветер раздувал паруса учебного судна «Товарищ» на картине, вставленной в золоченую раму.
Рита понимала, что Антон не может приспособиться к береговой жизни, что у него что-то не ладится и день ото дня все больше наваливается на него тоска по морю. Он и раньше не был особо разговорчив, а теперь за вечер иногда не произносил ни слова, ночью часто вставал, шелестел газетами, и она с тревогой прислушивалась к его шагам, к шипению чайника, к звяканью посуды. Иногда она выходила к нему, садилась рядом, он обнимал ее, говорил что-нибудь ласковое, но чувствовалось, что ему не уйти от своих дум.
Они теперь были все время вместе, было приятно засыпать на его руке, а открыв глаза, видеть его рядом. Она давно мечтала об этом, но надо было еще привыкнуть к тому, что встречи между рейсами должна заменить размеренная жизнь вместе, столь же опасная для любви, как и долгая разлука. И теперь, видя, как мучается и не находит себе места Антон, она тоже подолгу искала решения, рассчитывала, как сделать так, чтобы он, оставаясь работать на берегу, забыл хотя бы на время о своем море.
В воскресенье с утра они шли на вокзал. Так они, не сговариваясь, решили: в выходной день — обязательно на побережье. Стояла осень, и они — он, она и сын Сеня — бродили вдоль пустых пляжей, наблюдая, как накатываются волны на песок и высокие сосны клонятся под ветром. Вдали, почти у самого горизонта, выступал в море мыс, поросший низкорослыми соснами, и прямо у мыса высилась башенка маяка. Волны выплескивались к обрывистому уступу берега, обнажая корни деревьев, песок пляжа становился темным от воды. Немногочисленные отдыхающие из санатория «Якорь» бродили по дощатому настилу, спускавшемуся к самой кромке воды. Иногда шальная волна подступала совсем близко, билась под досками, врываясь в щели. Сидящие на скамейках поджимали ноги, вытирали лица платком или смахивали соленые брызги ладонью.
