Л. Кобылинский - STIGMATA
и смотрит, сквозь слезы, бледнея. Аврора
на радость того, кто сгореть осужден.
Натянуты вожжи... Вот ось задрожала,
все скрылось, вокруг необъятен простор...
Далеко, далеко Заря заблистала,
и кони во весь понеслися опор.
III.
Все, что дремало в объятиях лени,
вдруг пробудилось от блеска огней,
молча, пред ним расступаются тени,
сзади колышутся складки теней...
Где-то отца прозвучало рыданье...
мчатся Флегонт. Пироэнт и Эой,
страшно Этона крылатого ржанье,
мчится, гудя, колесница стрелой.
Грудью дробя, попирая ногами,
встречные режут они облака...
вот, как драконы, взметнули крылами,
иль колесница легка?!.
Страшно качанье судна без нагрузки,
черпает воду судно, накренясь,
нет им опоры, а вожжи им узки;
рвутся крылатые звери, ярясь.
IV.
Словно чуя гул погони,
все быстрей несутся кони,
жгут, грызут и рвут узду,
мечут искры на ходу...
Все безумней бег упорный,
путь давно оставлен торный,
сам бесстрашный Фаэтон
потрясен и изумлен.
Вдруг он вожжи прочь кидает
и вокруг, со всех сторон
смерть безумцу угрожает!..
....................
Топот, гул, и блеск, и жар
колесницы раскаленной...
тщетно с криками Тритоны
ищут моря... Море — пар!
Там, где, вечно коченея,
полюс в кольцах сжал Дракон,
мчится, в стужу искры сея,
онемевший Фаэтон.
И, впервые с миросозданья
вихрем огненным одет,
Змей проснулся от блистанья,
коням тянется вослед...
Кони в ужасе несутся
прочь, взрывая облака,
и, как нити, вожжи рвутся
о крылатые бока.
И раскинулись широко
вкруг воздушные поля,
манят взор, пленяют око...
глянул вниз, под ним далеко,
где-то там... Земля.
V.
И бледнеет чело, и дышать тяжело,
и от страха колена дрожат...
Сердце стынет в груди... Нет пути впереди
и нельзя возвратиться назад!
Он несется в мирах, где лишь сумрак да страх,
где чуть видно мерцает Восток,
бросит взгляд на Закат, и уныньем объят:
до Заката ему путь далек!..
Как удержишь коней, коли нет и вожжей,
коли их имена позабыл?..
А кругом много чудищ и лютых зверей
отблеск молний и гул разбудил!..
И дрожит Фаэтон... Перед ним Скорпион.
изогнутый ужасной дугой,
метит зубья клешней за спинами коней,
хвост гигантский крутя пред собой...
Двух созвездий касаются лапы его,
черным ядом он весь напоен...
И дрожит Фаэтон, и беспомощный стон
вылетает, дрожа, у него.
И от страха бледна, в изумленья Луна
видит бег неудержных коней
и не может понять, почему же бежать
им приходится ниже, чем ей...
VI.
Едва он бросил взор с небесного эфира,
он видит все: внизу, дымясь, горит земля...
Где сердцу милая всегда картина мира,
узоры рек, леса, вершины и поля?!.
Как гол, как черен мир!.. Везде, утратив соки,
деревья высохли, осыпав всю листву;
не блещет лик озер, и не гремят потоки,
и негде преклонить печальную главу!..
Здесь гибнут города... Там целые народы
на пепелище рвут в безумьи волоса,
и нет границ огня губительной свободы,
пылают на горах, как кудри их, леса;
пылают Тавр и Тмол... Пылают Ида, Эта,
где не журчат уже целебные ключи,
пылают Геликон и Гэм, и вихри света
так ослепительны, так дерзко-горячи!..
Вот льды растаяли на девственных вершинах,
лишились савана из голубых снегов
и Отрий, и Родоп, и Эрике, и в долинах,
шипя, бегут ручьи, чтоб стать столбом паров.
Вот облаков гряды растаяли, дымяся,
огонь везде, Земля горит со всех сторон;
пылает сам Олимп! И в страхе, ниц склоняся,
от зноя страшного сгорает Фаэтон...
Вокруг, как будто печь пылает и дымится,
вокруг и пепл, и гарь, и вихри искр, и дым,
и раскаленная грохочет колесница,
как метеор страшна, и вся гудит под ним!..
Вот он перелетел на ней предел Европы.
Пылает Либия... Он все сжигает вмиг,
и стали черными под зноем эфиопы,
и страшной маскою застыл спаленный лик.
Земля растрескалась, от жара пламенея,
и в Тартар свет проник от этих трещин вдруг,
и преисподней Царь, от ужаса немея,
в бессильной ярости бросает взор вокруг.
И даже Океан, клубяся, убывает,
где шумный вал играл, теперь гора встает,
дельфин, средь светлых струй сгибаясь, не играет,
здесь — черепахи, там — тюленя труп плывет.
И тщетно сам Нептун разгневанный из моря
трикраты вилами сбирается грозить,
тот жар невыносим, и, с ним напрасно споря,
он опаленный лик спешит на дно укрыть...
Тогда Земля свой лик печальный поднимает,
прикрыв чело рукой, с молитвой на устах
она Отца богов и смертных заклинает,
чтоб вопли скорби Он услышал в небесах.
— Да Вечный прекратит безумство разрушенья
и укротит хаос и мировой пожар!
Безумца дерзкого да кончатся мученья,
да молнию Олимп ему низвергнет в дар!
VII.
Весь мир огнем лучей сжигая,
он сам горит... Его глава,
огнями красными пылая,
разметана, как грива льва.
Горячий взор исполнен муки,
но мчится гибель по следам,
он тщетно простирает руки
к далеким, страшным небесам!
Вкруг бунт огня, кипенье лавы
и пепла черного столбы.
За ним несется след кровавый:
он не уйдет своей судьбы.
Вот грянул гром, стрелой пурпурной
означен молнии зигзаг.
Окончен бег безумца бурный —
то Вышней Воли грозный знак!..
Разбита в щепы колесница:
здесь ось, там дышло, там узда,
разбросаны по ветру спицы,
он не сберет их никогда.
Как метеор, стремглав он мчится,
багряным заревом одет,
на землю, вниз, и красный след
за ним по воздуху змеится.
VIII.
Там, на чужой стороне, далеко от отчизны любезной
принял его Эридан, хладной волною омыв;
труп обгоревший приняв, наяды конец его слезный
памятью вечной почтили, надпись над ним водрузив:
«Здесь погребен Фаэтон, не сдержавший отца колесницы,
жаждал великого Он!.. Вечная слава вознице!»
ЗОЛОТОЙ ГОРОД
«Tuba mirum sparge/is sonum!..»
Dies Irae.
I.
Я жил в аду, где каждый миг
был новая для сердца пытка...
В груди, в устах, в очах моих
следы смертельного напитка.
Там ночью смерти тишина,
а днем и шум, и крик базарный,
луну, лик солнца светозарный
я видел только из окна.
Там каждый шаг и каждый звук,
как будто циркулем, размерен,
и там, душой изныв от мук,
ты к ночи слишком легковерен...
Там свист бичей, потоки слез,
и каждый миг кипит работа...
Я там страдал, терпел... И что-то
в моей груди оборвалось.
Там мне встречалась вереница
известкой запыленных лиц,
и мертвы были эти лица,
и с плачем я склонялся ниц.
Там мне дорогу преграждала
гиганта черная рука...
То красная труба кидала
зловонной гари облака.
Там, словно призраки во сне,
товаров вырастали груды,
и люди всюду, как верблюды,
тащились с ношей на спине.
Там умирают много раз,
и все родятся стариками,
и много слепнет детских глаз
от слез бессонными ночами.
Там пресмыкается Разврат,
там раззолочены вертепы,
там глухи стены, окна слепы,
и в каждом сердце — мертвый ад.
Там в суете под звон монет
забыты древние преданья,
и там безумец и поэт
давно слились в одно названье!..
Свободы песня в безднах ада
насмешкой дьявольской звучит...
Ей вторят страшные снаряды,
и содрогается гранит.
Когда же между жалких мумий,
пылая творческим огнем,
зажжется водопад безумий,
пророка прячут в «Желтый дом...»
Свободе верить я не смел,
во власти черного внушенья
я звал конец и дико пел,
как ветер, песни разрушенья!..
Они глумились надо мной,
меня безумным называли
и мертвой, каменной стеной
мой сад, зеленый сад, сковали...
Была одежда их чиста,
дышала правда в каждом слове,
но знал лишь я, что их уста
вчера моей напились крови...
И я не мог!.. В прохладной мгле
зажглись серебряные очи,
и материнский шепот Ночи
пронесся тихо по земле.
И я побрел... Куда?.. Не знаю!..
вдали угас и свет. и гул...
Я все забыл... Я все прощаю...
Я в беспредельном потонул.
Здесь надо мною месяц белый
меж черных туч, как между скал
недвижно лебедь онемелый
