Павел Антокольский - Стихи

Вся работа канатоходца
Только головоломный танец.
Победителю тут венца нет,
А с искусством ничтожно сходство.

Наше дело очень простое:
Удержать вверху равновесье,
Верить в звездное поднебесье.
Как деревья, погибнуть стоя.

В каждом цирке есть купол этот,
Не обрушенный в прах опилок.
Путь наш ясен, а нрав наш пылок,
И отчаянно весел метод.

Перестаньте, зрители-гости,
Спорить с бедными мастерами!
Посторонние в нашей драме,
Обсуждать исход ее бросьте!

Что бы ни было, нет вам дела
До грозящей другим расплаты,
Оттого что вы не крылаты
И не ваша рать поредела.

С полумесяцем турецким наверху
Ночь старинна, как перина на пуху.

Черный снег летает рядом тише сов.
Циферблаты электрических часов

Расцвели на лысых клумбах площадей.
Время дремлет и не гонит лошадей.

По Арбату столько раз гулял глупец.
Он не знает, кто он — книга или чтец.

Он не знает, это он или не он:
Чудаков таких же точно миллион.

Двойники его плодятся как хотят.
Их не меньше, чем утопленных котят.

Ты сбежишь от его заклинающих глаз,
Ты отыщешь, куда тебе скрыться.
Но постой! Если ты на других обожглась,
Разве он хулиган, а не рыцарь?

Ведь на Страшном суде не зачтется виной
Ему жаркая, жалкая дерзость.
Так случилось! Хватило минуты одной —
Сразу пропасть меж вами разверзлась.

Так случилось! Хватило на то у двоих
Благонравья и благоразумья.
Стороной пролетел обжигающий вихрь.
Не сработал потухший Везувий.

Вот оно как у вас напоследок идет,
Будто рушится с кручи отвесной.
Но какой же он сам призовой идиот,
Что тебе исповедался честно!

Вы встретитесь. Я знаю сумасбродство
Стихийных сил и ветреность морей,
Несходство между нами и сиротство
Неисправимой верности моей.

И вот в отчаянье и нетерпенье
Ты мчишься вниз и мечешься летя,
Вся в брызгах света, в радугах и в пене,
Беспечное, беспутное дитя.

Перед тобой синеет зыбь морская,
Там злющие чудовища на дне,
А над тобою, весело сверкая,
Смеется злое солнце обо мне.

Но ты мелеешь и с внезапной грустью,
Продрогшая от гальки и песка,
Бессильная, ползешь к морскому устью,
Мне одному понятна и близка.

Легко скользнула «Красная стрела»
С перрона ленинградского вокзала.
И снова нас обоих ночь связала
И развернула смутных два крыла.

Но никаких чудес не припасла,
И ничего вперед не предсказала.
Мне сердце нежность горькая пронзала —
Так сладко, так по-детски ты спала,

Как будто бы вошла в хрустальный грот,
Я видел твой полуоткрытый рот…
Ну так дыши всё ближе и блаженней,

Спи, милая, но только рядом будь!
Пусть крепок сон. Пусть короток наш путь.
Пусть бодрствует мое воображенье.

Ты мне клялс я душой сначала,
Назвал ты душенькой меня, —
Но сердце у меня молчало,
Бесчувственное для огня,

Ты от меня ушел в дурмане,
Ужасно бледен, со стыдом,
И с горстью медяков в кармане
Пришел в ту ночь в игорный дом,

Там деньги на сукне зеленом,
А в канделябрах жар свечей.
Там в каждом сердце воспаленном
Гнездится алчный казначей.

Ты входишь… В голове затменье…
Но, глядя гибели в глаза,
На карты ставишь всё именье —
И сразу выиграл с туза!

Что за удача! Что за диво!
Удвоил ставку банкомет,
Но он фортуны нестроптивой
Из рук твоих не переймет.

Уже вам не хватает мела
Сводить подсчеты на сукне.
. . . . . . . .
… Ты пред рассветом стукнул смело
На огонек в моем окне.

Проснулась я и онемела.
Казалось, всё это во сне.
А ты стоял белее мела
И бросил выигрыш свой мне.

И сердце у меня стучало!
Я ассигнаций не рвала,
Клялась тебе душой сначала,
А после душенькой звала.

Зима без маски и без грима
Белым-бела, слаба, не слажена,
Но и таящаяся зрима,
Но и молчащая услышана.

Она сама полна предчувствий,
Уместных разве только в юности,
Сама нуждается в искусстве,
В его тревожной, дикой странности.

Всё дело в нем! Всё окруженье
Кистей, и струн, и ритма требует.
Всё бередит воображенье,
Торопит, бродит, бредит, пробует…

А мы, теснящиеся тут же,
Оцениваем дело заново, —
Канун зимы, преддверье стужи,
Разгар художества сезонного.

Остается один только ритм
Во всю ширь мирозданья —
Черновик чьей-то юности,
Чьей-то душе предназначенный…
То, что было в двадцатых годах
Не достойно изданья, —
Уцелело нечаянно,
Сделано наспех и начерно.

Чьей-то песни давнишней припев,
Едкой соли крупица
Под чердачными балками
В хламе, в пыли разворошена.
Там сверчок свиристит,
Но куда же ему торопиться?
О, щемящая нежность,
Гремящая в горле горошина…

Нет исхода у гибнущей юности,
Нет облегченья.
Что зачеркнуто черною тушью —
Из памяти выпало.
Не поможет рентген —
Тщетно щупает мозг облученье:
Очертанье лица
Из безликого черепа выбыло.

Лжесвидетели ждут,
Но от них не добьешься отчета.
Баста! Точка и та
Продиктована горечью,
А по правде сказать,
Не мое это дело, а чье-то.
Крепко дверь заперта
К Антокольскому Павлу Григорьичу.

Поэзия гипотез,
Наш голод утоли:
Дай заглянуть в колодезь,
В черновики твои!

Друг к дружке жмутся рифмы
В темнице вялых строк,
И проклинают нимфы
Бумажный свой острог,
О будущем заботясь,
Куда же ты ведешь,
Поэзия гипотез,
Седую молодежь?

Век числится двадцатым,
Но в восемьдесят лет
Не разглядел конца там
Знакомый твой поэт.

Поэзия гипотез,
Твой безъязыкий гул,
Неправленый твой оттиск
Он в печку зашвырнул.