Кайсын Кулиев - Раненый камень

Поэзия — земля моя, бывало,
Я ливнем был, поил твои луга,
Порою надвигался я обвалом
И с грохотом катил к тебе снега.

Под знаменем священным и высоким
Я был солдатом твоего полка,
Твоим притоком был, твоим потоком,
Когда казалось мне, что ты река.

Не богом, не пророком, богом данным,
Когда с туманом смешивался дым.
Наградой обойденным, безымянным
Твоим посыльным был и часовым.

Мне в жизни никогда не станет горько.
Казаться будет мне, что мир хорош,
Покуда я могу вставать на зорьке
И понимать, что ты еще живешь.

А ты меня за службу и за дружбу
Оберегай не от беды и гроз —
От легкой славы и от равнодушья,
Чтоб я тебе позора не принес.

Все дороги, все тропы земли,
Что протоптаны кем-то и где-то,
Где б ни начались, где б ни легли,
Все прошли через сердце поэта.

Тьма ночная, покрывшая даль,
Пусть кого-то пугает могилой,
Для поэта она — словно шаль
На плечах его матери милой.

Пусть наш мир непригляден на вид,
Пусть его проклинают иные,
Но поэт на просторы глядит.
Как любимой в глаза дорогие.

Боль и радость ста тысяч судеб
Поднимая как ношу на плечи,
В час, когда пропекается хлеб.
Вместе с вами стоит он у печи.

И горячие сгустки свинца,
Непреклонно летящие к цели.
Рикошетом и в сердце певца
Попадают, куда б ни летели.

По-разному идут круги в воде,
Ущелья вторят слову разным гулом,
Огонь в печах, хоть он огонь везде,
По-своему горит во всех аулах.

Напев мой, стих мой, плох ты иль хорош,
По-своему будь смелым или робким,
А хочешь быть похожим — будь похож
На эти скалы и на эти тропки.

Тебя забвенье ждет иль ждет успех —
Будь схож не с чьим-то изреченным словом,
А с деревом, что выросло для всех,
Не потеряв себя в краю суровом.

Чужой бешмет не примеряй, мой стих,
Гордись пусть скромным, но своим убором,
И ждать объедки со столов чужих
У нас в горах считается позором.

У чьих-то стойл не должен конь гнедой
От вязок сена подъедать ошметки,
Шагай, о стих мой, будь самим собой
И не перенимай чужой походки.

Он так писал, как будто возводил
Руками горы на земле высокой,
Он друг на друга скалы громоздил
И сам бродил меж ними, одинокий.

Как будто на заре бросаясь вплавь,
Переплывал он море ежедневно
И пропасть перепрыгивал стремглав,
Скал не страшась, уверенный и гневный.

Он так писал, как будто по ночам
Ловил руками молнии и тучи
И тюрьмы мира в пепел превращал
В единый миг усилием могучим.

Как будто сам всходил на высоту
Воздвигнутых им гор, добыв победу.
«Ценю всего превыше доброту!» —
Он говорил, пройдя сквозь мрак и беды.

Бьют капли по стеклам. Деревья блестят за окном
Темнеть начинает. Молчит обезлюдевший дом.
Изранены сумерки, вечер смешался с дождем:
Играют Шопена.

Луна над землею. И девушка смотрит, бледна.
И руку на сердце свое положила она.
След крови на свежем снегу. И вокруг — тишина:
Играют Шопена.

Готовые пасть за свободу в чистейшей из битв.
Бойцы атакуют. Кровь льется. Сраженье кипит.
Но сил не хватает. Неправый опять победит:
Играют Шопена.

В пути журавли заблудились, курлычут, кричат.
Но, как ни кричи, нет пути ни вперед, ни назад.
И ранен повстанец. Он прячет измученный взгляд:
Играют Шопена.

От стаи журавль отстает. Слышен клекот орла.
Журавль разбивается — брызнула кровью скала.
Вернулась зима и могилы опять замела:
Играют Шопена.

Хоронят бойцов — тех, кто пал за свой гордый народ.
И ветер о скорби притихшим деревьям поет.
Над бездной времен — безучастных снежинок полет:
Играют Шопена.

Мужчина сидит. Зубы сжаты — ничем не разжать,
Прикрыты глаза. Бесполезно его утешать.
Но волосы гладит ему его старая мать:
Играют Шопена.

Трава прорастает. И вновь оживает любовь.
И женские руки на плечи любимого вновь
Ложатся. Но — нет! — не забыты ни горечь, ни кровь:
Играют Шопена.

Растаяли льды и снега моей горной страны.
И речка звенит, и деревья опять зелены.
Рассвет. Перевалы уже отовсюду видны:
Играют Шопена…

Не схожи скалы меж собой обличнем,
И на границах горной высоты
Нетрудно разглядеть за их отличием
Характера различные черты.

Одна скала над вековою кручею
Кругла, как щит прадедовских времен.
Другая вровень с грозовою тучею.
Остра, как меч, что вырван из ножон.

А третья встала с головою гордою,
Дуб нацепив на каменную грудь.
Вдовой печальной замерла четвертая
И не подвластна времени ничуть.

Чело одних испещрено морщинами,
Как будто бы у мудрости самой,
Лбы у других, как шапками овчинными,
Закрыты снегом летом и зимой.

О скалы, скалы!
                    В их великом множестве
И в грубых очертаньях простоты
Мне видятся возвышенной несхожести
Всегда нерукотворные черты.

Давным-давно беру в горах уроки я
У строгих скал.
                       Они на свой манер,
От суеты и зависти далекие,
Мне постоянства подают пример!

Тревога сердца озадачит,
Во мне отзовется стихом,
А маленький, мальчик все скачет
На палочке тонкой верхом.

Беспечному всаднику сладко
По улицам мчаться с утра.
Ах, первая в мире лошадка,
Кобылка лесного тавра!

И мальчик не пеший, а конный
Несется навстречу векам,
И веточкой, веткой зеленой
Он хлещет тебя по бокам.

Немало ты верст проскакала
По лужам, асфальту, траве,
И сладостных мыслей немало
Родилось в его голове.

Резвей ты любых иноходцев
И внемлешь не только трубе,
И лошади всех полководцев
Завидовать могут тебе.

Был снег пушистым, словно кролик,
В Москве холодный был февраль,
Вдруг ты запела: «Лорик, лорик…»[2] —
И в этот миг исчезла даль.

И я услышал плеск Севана,
И Арарат передо мной
Возник за дымкою тумана
В снегу под желтою луной.

И запах трав был стар и горек,
И опьянял он, как вино.
Ты нежно пела: «Лорик, лорик…» —
И стыло в елочках окно.

Я видел тучи край лиловый,
Дороги мокрую спираль.
Я видел праздник вечно новый
И вечно старую печаль.

Засыпан снегом горский дворик,
А звезды трепетнее свеч.
И словно слышу: «Лорик, лорик».
И годы сбрасываю с плеч.

Рядом садимся мы возле огня,
И шепчет он:
                   — Помни о том:
Нелюди те, что убили меня,
Стреляли в тебя потом.

Задумчиво смотрит на гребни гор,
На пламя бросает взгляд…
Давние выстрелы до сих пор
В сердце моем звучат.

Праведной крови твоей вовек,
Гарсиа Лорка — мой брат,
Не смоют фашисты водою всех рек,
Гарсиа Лорка — мой брат!

Слышу твой голос, он нежен и чист,
И горечью дышит строка.
Летит надо мной апельсиновый лист.
Клубятся Испании облака.