Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Положи мне руку на сердце, друг,
Ты слышишь в комнатке громкий стук?
Там мастер хитрый и злой сидит
И день и ночь мой гроб мастерит.

Стучит и колотит всю ночь напролет,
Давно этот стук мне уснуть не дает.
Ах, мастер, скорей, скорей бы уснуть, —
Я так устал, пора отдохнуть.

Колыбель моей печали,
Склеп моих спокойных снов,
Город грез, в чужие дали
Ухожу я, — будь здоров!

Ах, прощай, прощай, священный
Дом ее, дверей порог
И заветный, незабвенный
Первой встречи уголок!

Если б нас, о дорогая,
Не свела судьба тогда,
Тихо жил бы я, не зная
Мук сердечных никогда!

Это сердце не дерзало
О любви тебе шептать:
Только там, где ты дышала,
Там хотелось мне дышать.

Но меня нежданно гонит
Строгий, горький твой упрек!
Сердце раненое стонет,
Ум смятенный изнемог.

И, усталый и унылый,
Я, как странник, вдаль иду
Без надежд, — пока могилы
На чужбине не найду.

Подожди, моряк суровый:
В гавань я иду с гобой,
Лишь с Европой дай проститься
И с подругой дорогой.

Ключ кровавый, брызни, брызни
Из груди и из очей!
Записать мои мученья
Должен кровью я своей.

Вижу, ты теперь боишься
Крови, милая! Постой!
Сколько лет с кровавым сердцем
Я стоял перед тобой?

Ты знакома с ветхой притчей
Про коварную змею —
Ту, что яблоком сгубила
Прародителей в раю?

Этот плод — всех зол причина:
Ева в мир внесла с ним смерть,
Эрис — пламя в Трою,{7} ты же
Вместе с пламенем — и смерть!

Горы, замки в Рейн искристый
Словно в зеркало глядят,
И летит кораблик быстрый
Прямо в солнечный закат.

Я любуюсь по дороге
Золотистых волн игрой;
Улеглись мои тревоги,
Что от всех таю порой.

Ласковый поток приветен,
Блеском взор заворожен,
Но я знаю, что под этим
Смерть и ночь скрывает он.

Свет снаружи, в сердце бездна.
Ах, поток, ты образ той,
Чья улыбка так любезна,
Взгляд сияет добротой.

Поначалу мне казался
Нестерпимым этот мрак;
Все ж я вытерпел, не сдался,
Но не спрашивайте как.

Танцует с Гретой Ганс удалой,
И весел, и шутит он смело.
А Петер, грустный и немой,
Стоит, бледнее мела.

Ганс Грету ведет под венец, и блестят
На них дорогие наряды.
А Петер — в блузе. Глядит на обряд
И ногти грызет с досады.

И молвит Петер, едва не в слезах,
Следя за счастливой четою:
«Не будь я благоразумен, — ах!
Давно б я покончил с собою».

«Кипит тоска в моей груди
И днем и ночью темной.
И не уйти! И нет пути!
Скитаюсь, как бездомный.

Иду за Гретой, Грету жду,
Чтоб ей сказать хоть слово.
Но только к Грете подойду,
Как убегаю снова.

Я в горы ухожу один,
И там я стыд мой прячу,
И долго вниз гляжу с вершин,
Гляжу я вниз и плачу».

Печальный, бледный и больной,
Проходит Петер стороной,
И люди молвят, глядя вслед:
«Смотри, лица на бедном нет!»

И шепчет девушка другой:
«Уж не из гроба ль встал такой?»
Ах, что ты, милая, поверь,
Он в гроб ложится лишь теперь.

Его подружка прогнала,
И лучше гроба нет угла,
Чтоб запалиться навсегда
И сдать до Страшного суда.

Как сглазила бабушка Лизу, решил
Народ ее сжечь в наказанье;
Судья, хоть и много потратил чернил,
У бабки не вырвал сознанья.

И бросили бабку в котел, и со дна
Проклятья послышались стоны;
Когда ж черный дым повалил, то она
Исчезла с ним в виде вороны.

Бабуся пернатая, черная, знай —
Я в башне томлюсь в заключенье:
Ты к внучку слети поскорей и подай
В решетку мне сыру, печенья.

Бабуся пернатая, черная, тут
Ты можешь вполне постараться:
Пусть тетки твои глаз моих не клюют,
Как в петле я буду качаться.

Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до Немецкой земли.

Придется им — слышат — увидеть
В позоре родную страну…
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!

Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»

Другой отвечает: «Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.

Да что мне? просить Христа ради
Пущу и детей и жену…
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!

Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!

Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.

И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу…
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.

То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят…
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!»

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

«Донья Клара! Донья Клара!
Я твоим подвластен чарам!
Обречен тобой на гибель,
Обречен без состраданья.

Донья Клара! Донья Клара!
Сладок жизни дар прекрасный!
А внизу, в могиле темной,
Сыро, холодно и страшно…

Донья Клара! Завтра в церкви
Перед богом дон Фернандо
Назовет тебя супругой.
Пригласишь меня на свадьбу?»

«Дон Рамиро! Дон Рамиро!
Горьки мне слова упрека,
Горше звезд предначертанья,
Обманувшего надежды.

Дон Рамиро! Дон Рамиро!
Отрешись от мрачной думы.
Много девушек на свете,
Нам же рок сулил разлуку.

Дон Рамиро, ты бесстрашно
Побеждал в сраженье мавров,
Победи себя, Рамиро,
Приходи ко мне на свадьбу».

«Донья Клара! Донья Клара!
Я приду. Даю в том слово!
Танцевать с тобою стану.
Буду завтра. Доброй ночи!»

«Доброй ночи». В доме смолкло.
Под окном стоял Рамиро.
Он стоял окаменевший
И потом во мраке скрылся.

После долгого упорства
Уступает ночь рассвету.
Словно сад, цветами полный,
Раскрывается Толедо.

И ложится отблеск солнца
На дворцы, на мрамор зданий,
В вышине сияют церкви
Золотыми куполами.

Словно гул пчелиных ульев
Колоколен перезвоны.
И молитвенное пенье
Воссылают люди к богу.

Но смотри, смотри! Оттуда
Мимо рынка, из часовни,
Растекаясь и волнуясь,
Полились людские толпы.

Блеском праздничных нарядов
Свита яркая сверкает,
В светлый голос колокольный
Гром врывается органа.

И толпа благоговейно
Молодых сопровождает,
Окружает восхищенно
Донью Клару и Фернандо.

Все глаза следят за ними,
Все уста поют им славу:
«Слава дочери Кастильи!
Рыцарю Кастильи слава!»

У ворот дворца Фернандо
Вал людской остановился:
Будут праздновать там свадьбу
По обычаям старинным.

И с веселым ликованьем
Игры трапезу сменяют,
Между тем как незаметно
Мгла спускается ночная.

И уже в просторном зале
Гости сходятся для танцев,
Их роскошные одежды
В блеске факелов сверкают.

На почетном месте в кресла
Новобрачные садятся.
Нежно шепчутся друг с другом
Донья Клара и Фернандо.

И танцующих веселье
Разливается по залу,
И трубят победно трубы,
В такт вторгаются литавры.

«Ты зачем упорно смотришь
В отдаленный угол зала,
О властительница сердца?» —
Рыцарь спрашивает Клару.

«Там стоит фигура в черном,
Ты не видишь, дон Фернандо?»
И смеется тихо рыцарь:
«Тень в углу тебя пугает».

Но все ближе тень подходит:
То не тень, а рыцарь в черном.
И, Рамиро в нем узнавши,
Клара кланяется робко.

А меж тем в разгаре танцы,
В диком вихре мчатся пары,
Пол от пляски безудержной
Глухо стонет, сотрясаясь.

«Я охотно, дон Рамиро,
Танцевать с тобою стану,
Но в плаще темнее ночи
Ты не должен был являться».

На любимую Рамиро
Смотрит пристально и странно,
Охватив ее, он шепчет:
«Ты звала меня на свадьбу!»

И они вдвоем несутся
В бурной путанице танца,
И трубят победно трубы,
В такт вторгаются литавры!

«Ты лицом бледнее снега!» —
С дрожью тайной шепчет Клара.
«Ты звала меня на свадьбу!» —
Глухо рыцарь отвечает.

И поток людской теснее,
И огни мигают ярче,
И трубят победно трубы,
В такт вторгаются литавры!

«Словно лед твои ладони!» —
Шепчет Клара, содрогаясь.
«Ты звала меня на свадьбу!»
И поток несет их дальше.

«Ах, оставь меня, Рамиро!
Смертный яд — твое дыханье!»
И в ответ ей так же мрачно:
«Ты звала меня на свадьбу!»

Пол дымится раскаленный,
И неистовствуют скрипки,
И во власти чар волшебных
Исступлённо все кружится.

«Ах, оставь меня, Рамиро!» —
Снова слышен стон невнятный.
И опять в ответ Рамиро:
«Ты звала меня на свадьбу!»

«Так уйди ж, во имя бога!» —
Произносит Клара с силой.
И едва сказала это,
Как исчезнул дон Рамиро.

А она, глаза сомкнувши,
Ощутила смертный холод
И, беспамятством объята,
Погрузилась в царство ночи.

Но уже туман редеет,
И раскрыла Клара вежды, —
И закрыть их снова хочет,
Пораженная виденьем.

С той поры, как бал открылся,
С нареченным сидя рядом,
Не вставала с места Клара;
И тревожится Фернандо:

«Отчего ты побледнела?
Отчего глядишь так мрачно?»
«А Рамиро?» — шепчет Клара,
Тайным скованная страхом.

И с ответом рыцарь медлит,
На чело легли морщины:
«Не буди кровавой вести, —
В полдень умер дон Рамиро».