Антология - Поэзия Африки

Всю ночь, о Господь Всемогущий,
зова жду твоего,
всю ночь, о Господь Всемогущий,
жду, что руку протянешь мне.
Ты возьми меня на небо заживо,
а не то меня здесь забьют, —
так возьми меня на небо заживо,
а не то меня здесь забьют!

Всю ночь, о Господь Всемогущий,
ищу я лицо твое
ищу я, Господь, ищу я,
ищу я лицо твое!
А вокруг меня только цепи,
да решетки, да кандалы, —
а вокруг меня, Правый Боже,
все решетки да кандалы!

А вокруг все стены да колья,
и в оковах ноги мои, —
я ищу, где ж она, свобода,
где же свет улыбки людской?
Только все, что нашел я, Боже,
это ссадины да пинки, —
право, все, что нашел я, Боже,
это ссадины да пинки!

Так сойди же ко мне, Всевышний,
так сойди и освободи, —
не ослеп ты, Господь, я знаю,
знаю, ты, Господь, не оглох!
Я взывал к тебе и молился,
знаю, где-то витаешь ты, —
так приди ж меня вызволить, Боже,
а не то я знаю, как быть!

Напишу я с тебя картину,
чтоб все знали, какой ты есть!
Напишу палача-живодера
с перекошенным страшным лицом!
Если ты не придешь меня вызволить,
знаю, как поступлю тогда!
Если ты не придешь меня вызволить,
знаю, что учиню тогда!

Я был в концерте
с высококультурной дамой.
— Вам нравится музыка Бартока[371]? —
спросила она,
Я ответил, взглянув ей прямо в глаза:
— Что ж, я не чужд культуры!

На деревенской площади,
на выступлении африканского ансамбля
я спросил ее:
— Вам нравятся наши говорящие барабаны? —
Она ответила, глядя на меня искоса:
— Что ж, и я не чужда культуры!

В музыку и в жарынь
вышла богиня богинь:
черных волос хаос,
как табакерка — нос,
ласков, и мил, и груб
очерк карминных губ, —
темен, угрюм и строг
лоск барабанных щек!
Груди подобны плодам,
каждая словно плод:
на́ тебе, на́ тебе — вот!
Бедра ее круты —
ведрами черноты,
в них — плодородья стан,
каждое — с барабан, —

гром барабанный, хлынь:
вышла богиня богинь!

Схлынь, грусть, схлынь:
пляшет богиня богинь!

Будто ложбинный зной,
пот струится спиной,
два барабана, нежны,
пляшут без пелены,
пляшут без пелены,
стройных повыше ног, —
ритм барабанный строг,
ноги ее стройны, —

горечь полыни, схлынь:
пляшет богиня богинь!

Пляшет богиня — она,
будто луна, темна,
солнца она светлей:
рокота не жалей,
грохота не жалей,
в звонкую шкуру — бей!

Горечь полыни,
схлынь,
пляшет богиня богинь!

Темная, как божок
солнечных душных дорог, —
дробных раскатов град,
мать барабанных стад, —
это твоя, господь,
идолица и плоть,
это твоих теперь
злых барабанов дщерь —
это во тьме утроб
ритм барабанных троп!

В ропоте перепонок,
в отзвуках музыки ранящей,
бей, золотой барабенок,
в чудище барабанище!

В музыку и в жарынь
пляшет богиня богинь!

Словно реку дожди,
меня наполняют мысли
о языке родном —
зеркале чувства и мысли.
Где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Ты пробуждаешь к свету
спящего человека.
Влагой познания щедро
ты поишь человека.
Где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Я нахожу слова
для моей любимой,
самые ласковые
слова для моей любимой.
Где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Верных друзей
друзьями я называю.
Подлых врагов
врагами я называю.
Где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Есть у меня копье —
испытанное оружье.
Но слово привета и мира
дороже мне, чем оружье.
Где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Спрашиваю людей,
умудренных опытом жизни,
славных людей,
чей ум — украшенье жизни;
где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Мне ничего не сказали
мудрые люди, —
в книгах ищут ответа
мудрые люди,
где твой исток и начало,
где прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили?

Словно ночной небосвод,
суахили прекрасен.
Блещут созвездия слов —
суахили прекрасен!
В сердце народа
твое начало,
в нем прозвучал ты впервые,
о мой родной язык,
о суахили!

Нет прекрасней слова «Свобода» —
В нем — бесстрашие, честь и гордость,
Свежий воздух, простор и свет.

В нем — надежда для всех живущих,
В нем — величье и гордость духа,
Радость жизни, вера в добро.

В нем — вся мудрость веков прошедших.
В нем — достоинство человека,
Справедливость и красота.

Ничего нет позорнее рабства,
Даже если мягкие руки
Над рабами заносят хлыст.

Рабство горькое проклинаю —
Пусть оно безвозвратно сгинет,
Пусть зачахнет, умрет, сгорит!

Пусть повсюду царит свобода —
В каждой хижине, в каждом сердце,
В каждом взгляде, в каждой улыбке,
В чистом небе и на земле.

Скажи богу,
Что я видел друзей моих, евших отбросы,
Рывшихся в мусорных ящиках, каждый в своем,
Радуясь тухлому джему И другому гнилью.
Скажи ему,
Что душа моя плакала, ибо любил я этих несчастных —
С их объедками, грязью, обносками.
С их нищетой, позором, озлобленностью, я их любил бесконечно.
Скажи богу, что я видел, как они шли в его церковь святую.
Скажи ему, что я слышал, как им проповедник блаженство на небе сулил.
Но проповедник никогда не был в их шкуре.
Тех несчастных ждет ад, ему же он не грозит.
«Блажен, кто наг и сир», — он читал без особой уверенности.
Но они потеряли всю веру, веру в могущественные небеса.
Скажи ему,
Что этот пастырь перебрался в Нью-Стенли
Под призывно манящие ветви тернового куста,
Где покой, довольство и святость хранят от греха и мук людской любви.
Скажи ему,
Что я мучился болью людей и его появления ждал.
Скажи ему, что я искал его всюду, но не нашел,
Что я к нему взывал, но он молчал,
Что молился все ночи и душа моя кровоточила, но в Диго-Роуд он не пришел.
Скажи богу, скажи ему, что довольно в раю блаженствовать,
пусть он появится в этом аду
Ради страждущих, больных и отверженных, с плачем руки простерших к нему.
Скажи: те, кто наг и сир, ждут, чтобы он о себе возвестил,
Что сирота и бездомный, одержимый и безумный исстрадались, ожидая его.
Скажи богу, о! скажи ему,
Что он был слишком долго в соборах и прекрасных церквах современной архитектуры.
Скажи ему, что он был слишком долго в священных местах, где мы молимся у его алтарей
И где нет никого, только священники.
Скажи богу: пусть он в трущобы придет, о, скажи ему: пусть он придет
скорей!!