Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Под облаками проплывают птицы
а под волнами пролетают рыбы
а Рыбаку меж них спокойно спится
Порой волна до облака достанет
порой оно в волне бесследно канет
Рыбак же спит как каменная глыба

В мужицкой берлоге звери не на пороге
под кроватью в крови не жалуясь нежатся
овцы в зело пенящихся шутках
еж всчертополошенный осел разнузданный
дети рядком под росток
подросток из разовой камеры
конь центра Цион ног о лакиро —
вщик бес помощь ны —
тики суть дурацкие подобия

Поэт умиротворенный
мир опоэченный
стихи по чтении рассчитаны на аплодисменты
расчитаны с тихой чертовщинкой в голосе
в колосе судьи сосчитаны плевелы
плевать мировому судье на всемирного
все мирного сна добьются
снадобья пьются своя бумажка ближе к телу
телай свое дело теля
в телку целя

Мужичок мозжечок не переутруждает писанием
мочи нет поводу ходить до ведру
мужицких харь актер не передашь характер
что шуманешь китайский дождь
о море свирепствующем в нашем море
о сухопутной гире встать в пять
стать вспять ходить с фонарем под классом
не нас видящим
выйдь ищи потом пропитания
мужицкая рубашка потом пропйтаннее
И лишь поэт дождь ветер и зерно
в смятении постигли: мир… неплох

Зачем воде из ран велите вырваться?
в живой воде молясь живу наживкой
поживой волн и раковин коварных
в кавернах дна маяк моя купальщица

не виден рыбы скалятся зеркалятся
и глубь как люлька полная тепла
нигде и никогда в таком нокдауне

но из воды шампанской
я вылетел как пробка
шамански робко

Квелая луна расцвела вверху
град моих слов разбомби сей град
раны мои снег я в пуху в меху
я во весь опор умчусь от ваших шпор

В искусстве современного балета зависть
заяц танцующий без билета
пророк пророкочет про рок
но плох прок от тебя пророк
или почитают тебя и тама
где не слыхать твоего тамтама?

Я промаслен ведь мой промысел
быть замыслом и умыслом ножа
очи бормочут невнятное уста
спроста озирают невероятное

Надушенная надежда надышана
на зеркала и задушена воображением
по тем соображениям что рвота у врат
врет про сезон сезама: закрыт

Время обнаружено
тихонькое с вечностью не связывалось
набивало жизнью свою мусорную трубочку
да сконфуженно попыхивало святостью все время

Любой покровитель у меня в чести
он покупает слова которые я люблю
настолько что решив его провести
пахучие чернила на стенку лью

Я музицирую сухими ветвями
Я декламирую туманными днями
я декларирую: мои любимые пауки
взяли в штыки трудолюбивую пчелку

— Земная жизнь — надежда, и томленье,
и страсть, и свет любимого лица,
и радость слез, и горечь размышленья,
и одиночество, и страх конца —
так светится, как липы в росной рани,
так бьется, исходя, как кровь из лани,
и ждет могила гибнущих от ран,
и падает светило в океан.
— Увы, на нивах жизни — сорняки,
и ужас запустения велик.
Но помыслы людские высоки,
а время человека — только миг.
Но он спокоен и в тщете великой,
покуда видит мыслью ясноликой
и жизнь живую на могильном дне,
и небо в океанской глубине.

Вот ветка — ягоды как кровь.
Другая — кипень цвета.
Того, кто хочет знать любовь,
и та манит и эта.

Одна сияние лила,
нарядна и душиста.
Но кровь другая отдала,
от холода безлиста.

Одна блистательно светла,
другая пылко тлеет:
кровь без остатка отдала,
лишь ягоды алеют.

Возьми и эту, что цветет,
и с ягодами тоже.
Немного времени пройдет —
узнаешь, что дороже.

Из решетки зачеркнутых строчек
смотрит в упор на меня
слабое стихотворение,
лишенное тайны цветения,
мелодии и огня.

Рожденное высохшим лоном,
мыслью, взошедшей в мозг…
Не в лучшее время дня я,
склады свои пополняя,
его напичкал, чем мог.

Дергается от мигрени
хилое тело стиха,
колотит его лихорадка,
нудно бормочет тетрадка,
песня, как губы, суха.

Бьется лбом об решетку —
зачатое без любви,
одно из самых опасных,
опасней песен прекрасных,
текущих в моей крови.

Для сердец усталых ненавистен
вечных звезд венок.
Взор мой, обращенный к звездным высям,
сир и одинок.

Этот жесткий свет на грани мира,
блеск тщеславных звезд,
от земли, ото всего, что мило,
в миллиардах верст!

От змеиных жал не уклониться,
не отвесть очей!
Не мигают звездные ресницы
в темноте ночей.

Над юдолью горя взгляд бесслезный
холоден, как ложь…
Этот полог вересковый, звездный —
на пустырь похож!

День встает, и ясный свет струится
надо всем, что есть.
Но и утонув на дне денницы,
звезды — здесь!

Звездный створ ворот, молю: откройся,
боль мою умерь!
Дай душе, отринув беспокойство,
кануть в смерть!

Все приходит ко мне — я принимаю так много,
но всего невозможно вместить и понять одному —
малую часть я беру из того, что лежит у порога, —
мир приходит ко мне, как я прихожу к нему.

Знанье приходит ко мне, науки сияют,
приходит предвиденье. Горы заманчивых книг
дразнят меня, манят к себе, вопрошают:
«Хочешь ли знаний? Ведь ты так мало постиг».

Непостижимо строенье твое, мирозданье.
Нет у познанья покоя и нету границ.
Я беру спектроскоп. Проникает сознанье
в тайны миров элементарных частиц.

Все, что я вижу, в мысли моей отразится.
Должен увидеть я жизнь в капле воды,
мертвые звезды, чей свет из пространства стремится.
Мыслью своей продлеваю я жизнь звезды.

Символом смерти темнеет дерево тиса.
По жизни смысл для того, в ком разум живет, —
быть для неба прозрачным колодцем Нарцисса,
в котором его отраженье, любуясь собой, цветет.

Все приходит ко мне, все хочет быть отраженным.
Но скажи, природа, что будет с тобою, когда
рухнет колодец и с ликом самовлюбленным
мутною станет, а после иссякнет вода?

Мертвой увидишь себя, а ты ведь не в силах
мое равнодушье снести, как я выношу твое.
Больше не будут в венцах звёзды сиять златокрыло
их и меня отражало сознанье мое.

О, Нарцисс Вселенной, твои отраженья —
иллюзии только в моих погасших глазах.
Расскажи, как мечтательна смерть в мгновенья,
когда лилии-звёзды меркнут в иных небесах!