Нина Гаген-Торн - Memoria
Ну, наконец, Танюша, дорогая моя, я могу вздохнуть спокойнее за себя (увы — не за тебя!). Я, наконец, имею твердую зарплату и узаконенное служебное положение: работаю в Ленинградском Отдел. Института этнографии Ак. наук. Теперь надо срочно расплачиваться с долгами, которых накопилось немало, а тогда смогу помогать и тебе регулярнее. Пока что не было никакой возможности заняться твоими делами. Напишу, что смогла сделать; очень немногое… На Майские дни смогла вырваться в Москву и просрочить только один день… 3 мая пошла справиться в Ген. Прокуратуру и там узнала, что твоя жалоба к ним поступила и 28 апреля направлена в прокуратуру Мордовии. Делать что-нибудь дальше можно только по получении ответа от этого прокурора…
Оставаться в Москве я не могла, так как надо было вернуться на работу. Ею нельзя манкировать, так как надо слишком много наверстывать. Думаю, что все лето просижу в Ленинграде. Мама до осени останется у Гали на даче.
…С осени же заберу маму к себе в Ленинград. Еще очень много дела, пока налажу жизнь, очень много долгов и много трудностей. Но, слава Богу, появилось основное: любимая и творческая работа, дающая возможность обеспеченного существования…
Обнимаю и целую тебя, родная. Н.
Галина Гаген-Торн. Послесловие
Возвращением в Ленинград, письмами к Татьяне Шатерниковой заканчиваем мы эту книгу. Но на этом отнюдь не кончается жизнь Нины Ивановны. Интенсивнейшая научная и литературная работа еще ждут ее. Дальнейших мемуаров нет. Сохранившиеся отрывочные дневниковые записи скорее напоминают бурный поток, вырвавшийся из горного ущелья на равнину: он разбивается на множество русел и несет все — и золото и обломки деревьев. Разобраться в этом — большая работа, но все-таки я надеюсь, что еще удастся сделать ее.
Коротко же дальнейшая жизнь была такова: в 1956 году была полностью реабилитирована. Вернулась в свой родной Институт этнографии (Ленинградское отделение). Участвовала в экспедиции к русским Сибири. Опубликовала 35 статей, две монографии. Кроме того, написала и то, что впервые видит свет в этой книге. И еще лежат и ждут своего часа исследование о «Слове о полку Игореве», две поэмы, около трех сотен стихотворений, колымские рассказы, рассказы о животных.
А внешне жизнь протекала так: с великими трудностями сумела вернуть себе старое родовое гнездо — деревянный дачный дом в Большой Ижоре, под Ораниенбаумом, битком набитый жильцами. Постепенно все они выехали. В этом доме провела свои последние дни мать Нины Ивановны, умершая зимой 1958 года, в этом доме выросли внуки и правнуки, долго жила и писала она сама, пока не одолели старость и надвигающаяся слепота. Умерла она 4 июня 1986 года, на восемьдесят шестом году жизни. Похоронена на Большеижорском кладбище, рядом с матерью, среди сосен, у родного Финского залива. Она прожила долгую жизнь, прожила ее с честью, но, если бы была возможность писать и, главное, увидеть опубликованными плоды своих раздумий, — жила бы еще долго. Крепкий была человек.
Из поэтического цикла Н. И. Гаген-Торн «Дом»
(1964–1977)
Каждому дан Дом,
И каждому путь дан.
Думай о том,
Чтоб идти по своим следам.
Не спутай свои следы
С отпечатком чужих ног.
К дому вернешься ты
В положенный срок.
В окнах зажжется свет,
Волны омоют снег,
Склонятся сосны в ответ:
Путь завершил человек.
Только б к нему дойти,
Только б не сбиться с пути,
Детям оставить след
В растущем тумане лет.
Неведом нам Отчий Дом,
Не знаем, куда идем…
Гулок сырой туман,
Ноги горят от ран.
Дом мой светлый и веселый
Посреди высоких сосен.
В этом доме мыслей пчелы
Мед стихов ко мне приносят.
Там весной цветут сирени,
Летом пахнет земляникой,
Осень всходит на ступени
В журавлиных звонких кликах.
Если ж станет Лаухи злая,
Прогневясь, трясти перины —
Сосны дом мой, защищают,
Дом высокий и старинный.
Дом, мой дом.
Отзываешься ль на гром?
Откликаешься ль на свет
От прожитых лет?
Лунный свет из окна,
Темных бревен тишина…
Может, чувствуешь беду?
Я по комнатам иду,
Отключаю, заключаю двери
И считаю, исчисляю
Все потери…
На заливе прибой.
Кто-то встретится со мной?
Кто-то стукнет в окно?
Заждалась я давно.
Сплю я глубоким сном,
Лежу в забытьи, верней.
Вижу — мой дом
Полон родных и друзей.
Слышу веселый смех,
Бокалов веселый звон.
Подняли тост за тех,
Кто давно погребен.
Пожелали мне долгих лет,
Славу увидеть свою.
И я поднимаюсь в ответ,
Опираясь на внуков. Встаю:
«Мы прожили честные дни,
А слава — пусть будет другим».
В море горят огни,
Но стелется серый дым.
Тишина. Рвет сгустившийся мрак
Лай далекий собак.
Не поют петухи.
Тихо ходят стихи,
Забираются в дом.
Пошептались с котом
И уселись в углу.
Вон сидят на полу,
Еле слышно звеня, —
Ожидают меня.
Горькой ягоды рябины
Круто кисти созревают.
Чья-то кровь падет безвинно?
Что судьба уготовляет?
Ходит благостная осень,
В желтых листьях солнца много.
Страхом наши души косит
Непонятная тревога:
Не углом летели гуси —
Лавой серые летели…
Смерть как яблоко раскусит
Мир, что мы недоглядели.
Аксинья — полухлебница —
Зима на перевал.
Мороз суровый след лица
В деревья надышал.
Стоят они как в сахаре,
Как сахаром хрустят.
А бревна ночью ахали,
С морозом говоря:
Ах, колемся, расколемся —
Тяжка твоя рука!
Святой Аксинье молимся,
Заступе бедняка.
В печи Аксинья солнечный
Раздует огонек,
Осядет иней полночью,
Как белый творожок.
Аксинья-именинница
Всем шанег напечет;
Зима на север сдвинется,
Нам — солнца поворот,
В последний раз, Аксиньюшка,
Метелица метет.
Дом, пес и кот;
Да серых волн ворожба —
Вся тут судьба:
Под сосновый шум
Ритмы идущих дум,
На кровавый закат
Осенний долгий взгляд,
А в весенний небес прибой —
Разговор с тобой.
Ни родных, ни друзей.
Снег. Кругом — никого.
Ветер стих. Блеск ветвей
Над моей головой.
Облаченный в хрусталь
Блеск застывших стволов,
И луна, как печаль,
В ореоле кругов.
Дом молчит. В саду ни звука,
Лунный луч дрожит.
Положи на лоб мне руку. Положи.
Ты пришел ко мне сегодня,
Мой услышав зов,
Из каких садов Господних?
Из каких миров?
Это значит, это значит,
Путь намечен мне.
Белым цветом обозначен
Лунный круг в окне.
Слепнут мои глаза,
А кажется — мир померк.
Не могу я тебе сказать,
Начинается ли фейерверк
Или в небе идет звездопад
И бездны миров горят.
Слепнут мои глаза…
И не видят больших высот,
Не могу я теперь сказать,
Начинается ли полет,
Разрушается ли земля
И встает Мировой океан?
Черной коркой покрыты поля
Или только в глазах туман?
Значит — ты знаешь теперь?
Губы твои холодны.
Горькие складки потерь
Стали видны.
Бредом прошли года,
Мы потушили свет,
Может быть, никогда
Не замечали, что света нет?
Привычными были дни,
Привычным казался труд;
И вот — мы одни
И знаем, что годы — лгут.
Кто ты, ко мне приходящий
Шорохом теней ночных?
Дома сколоченный ящик
Тих.
Что совершается в небе?
Кто там прошел по земле?
Пятна в истаявшем снеге
След.
Мы — муравьи. Заметались
В вырытом трактором пне:
Вырубки леса кончались,
Щепы сжигали в огне.
Взялись за руки Девы Обиды
И обступили мой дом:
«Выйди к нам в заросли, выйди!
Тебе мы расскажем о том,
Как горькое горе бродило
По весям, стуча посошком,
Считало, считало могилы:
Убитых, забитых, зарытых,
Затянутых в водоем».
Обиды, не надо нам счета —
Убитых нельзя сосчитать.
Но кто нам откроет ворота
В грядущее? Путь увидать.
День прошел.
И — слава Богу,
Все окончены дела,
Но неясная тревога
Синий вечер привела.
Спят деревья в полумраке,
Огоньки горят на льду.
Как тревожен взгляд собаки —
Жду:
Вот придут дурные вести
В наше тихое предместье —
Принесут беду.
Снова ты, Несравненный!
Нет нигде перламутровей далей,
Несказаннее синих теней.
На гранит преклонить колени
В запах моря и свет
Столько лет мы мечтали!
Под горбатым мостом величаво
Протекают тяжелые воды
И стоят драгоценной оправой
Желтых арок широкие своды.
На поднятой руке Император
Мое сердце высоко вздымает,
И, спустившийся чайкой крылатой,
Черный ангел на площадь взирает.
Вон в широкое облако света
Окунаются мощные своды,
В воздух вздыбились люди и кони.
Мысли — в темную бронзу одеты,
Под копытами — цокают годы,
Их и смерть никогда не нагонит.
Ничего я больше не хочу,
Кроме безболезненной кончины.
Чтоб подобно лунному лучу
Смерть погладила мне спину.
И сказала, заглянув в глаза:
«Собирайся в дальнюю дорогу.
Опадают листья, и назад
Прирасти они не могут.
Точно листья опадают дни,
В день вчерашний — нет возврата.
Руку мне спокойно протяни —
Ты в чужих скорбях не виновата.
Так пойдем…» Иду!
На 3-й стороне обложки: Н. И. Гаген-Торн после колымских лагерей. 1942 г.
