Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Вдоль проспектов глухо и слепо,
Спотыкаясь, идет тишина.
Ветер замер, и ночь окрепла.
Над заводом темнеет она.

Но сочатся всю ночь над цехами
Сотни лампочек — желтых глаз.
И лежит в шкафу за резцами
Твой проверенный противогаз.

Застыли, как при первой встрече.
Стоят и не отводят глаз.
Вдруг две руки легли на плечи
И обняли, как в первый раз.

Всё было сказано когда-то.
Что добавлять? Прощай, мой друг.
И что надежней плеч солдата
Для этих задрожавших рук?

Милой называл, — не улыбнулась;
Как люблю рассказывал, — грустила;
Целовал бы молча, — отвернулась;
Уходить собрался, — не пустила…
Положила руку
На мое плечо —
Лучше бы ни звука
Не сказать еще…
Долго ли стояли на поляне?
Выпала вечерняя роса.
Кто любил когда-нибудь — оглянет
Родины дремучие леса
И увидит эту,
Близко ли, далече,
Сломанную ветку
В знак прощальной встречи.

Тогда осина помахала красным
Платком косому клину журавлей,
И ты, прождав любимую напрасно,
Пришел к реке, себя увидел в ней.
И, доживая день быстротекущий,
Ты явственно, всем сердцем осознал,
Что плеск листвы иссяк
И что гнетущий
Крик журавлей в тебе зазимовал.

Рассвет наплывающий инеем брызжет,
Снега полосует косыми ножами.
У горного дуба мы встали на лыжи,
Рванулись и день догонять побежали.

Деревья мелькают на склоне горы,
Кустарник приветливо прутьями машет;
Стремителен бег наш, свободен порыв,
А день убегает за горы — и дальше.

Пред нами сугробы бескрайной страны,
Над нами январское солнце в зените,
А сдвоенный след мой — две длинных струны —
О родине снежной звените, звените!

Минута привала. Подуем в ладони,
Умоемся пригоршней снега, затем
На лыжи — рванемся, догоним, догоним,
Догоним морозный, сверкающий день.

Во льдах, с погодой не в ладу,
Вели суровые поморы
Поток плотов на поводу, —
О берег бились волны спора:
— Вконец погубит, лиходей!
— Подохнем, братцы, без причастья!
— Смышленых, видишь ты, людей
Шлет к супостатам обучаться
Владеть мечом и долотом
Да городить дома в туманах…
— Вишь, срезал бороду, потом
Нательный крест сорвет с гайтана…

Недолог спор, недолги сборы,
Пока палаты небогаты,
Открыть кабак, закрыть соборы,
Копить казну, рубить фрегаты…

Страна посевов и лесов
Роптала глухо. Но Петру
Уже виднелся порт Азов, —
И он, как парус на ветру,
Упрям в работе плодотворной.
Он на лесах, весь на виду.

Ропщи, страна, но будь покорна
Его стремлению!
Пойдут
Людей дубовых караваны
По зыбям северных морей,
Пробьются к южному лиману —
И, где ни кинут якорей,
Купцам, вельможам нерадивым
Понять помогут вымпела,
Что воля росса породила
И что Россия создала.

Страна дубов, убогих срубов
(На поле копны урожая)
Роптала явственней, сквозь зубы,
Едва не бунтом угрожая:
— Опять указ для голытьбы:
«Валить дубы под самый корень».
А ноне время молотьбы!
Не быть добру! —
Кто правый в споре?

Не быть добру — еще не видят
Добра лесные жители.
Но вот плоты, на стрежень выйдя,
Опять Петра увидели.
Широкое его лицо
Сияло бритыми щеками.
Он выше вздыбленных лесов
И тверд, как тот закладный камень.

Он говорил: «Друзья, радейте!»
А через ямы, через кочки
Уже дворовые гвардейцы
Несли ковши, катили бочки
И жгли бенгальские костры —
Во славу флота жгли на мачтах…

Среди бород, среди расстриг
И на плотах хмельная качка.
Но он один, как исполин,
Стоял, и хмель его не трогал,
Мечтою трезвою палим
О славе русского народа.

Султан гвардейца на ветру,
Покрыта инеем кокарда.
Стрелки, оледенев, замрут
Перед конем кавалергарда.

Декабрь на площади. С ветвей
Соседних кленов опадали
Комочки пуха. Воробей
И во́рон битвы не дождались.

Того не выждал и народ,
В кабак забившийся от стужи,
Кликуша выла у ворот,
Слезились будочники тут же
От умиления…

Царем
В морозный этот полдень станет
Жандарм.
Ликуй, кто одарен
Тулупом, чином и крестами!

В тумане площадь. На стене
Незавершенного собора
Дремал архангел, посинев.
И он увидел штурм нескоро.

А выше на лесах стоял
Строитель сгорбленный. (Веками
Строитель так стоял, тая
За пазухой тяжелый камень.)

Еще невнятен и ему
Был гул на площади Сенатской,
Но ужас голода, чуму,
Сиротство нищенской, кабацкой

Родни, злорадство богатеев
Тогда строитель угадал;
Гвардейцев смелую затею
Благословил он — и когда

На белом хо́леном коне
Кавалергард на площадь вынес
Державу и, осатанев,
Огнем велел восставших выместь,—

Худую спину распрямив,
Перекрестив свою сермягу,
Сказав: «Царь-батюшка, прими
Мою холопскую присягу!» —

Метнул строитель с высоты
Лесов согретый кровью камень:
Руки движением простым
Стал гнев, накопленный веками.

Где царь; вознесся на коне
И замер в сумраке зловещем,
Поэт завидовал волне,
Что ей простор морской обещан.

И в самой зависти шумливей
Волны он тосковал о мщенье.
С плаща стекал осенний ливень,
И капли плыли по теченью.

А он куда направит бег
Судьбы своей? Где кинет сходни?
Иссякнет ливень, хлынет снег —
Тоска и злоба безысходны.

Пока дворцовые огни
Блистают, словно эполеты,
Пока подобьем западни
Россия кажется поэту.

Нева черным-черна у ног,
Ночные воды непроглядны.
На что надеяться он мог?
Чего желать? Ночь… Плеск невнятный…

Где конь на каменной волне
С разлету брызнул медной пеной,
Всё отзывается во мне
Негодованье лиры пленной!