Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

На берегу желтели доски,
И в ручейках краснела глина.
Река легла светло и плоско,
Кусты и небо опрокинув.

Она текла и не журчала,
В какую сторону — забыла.
И синий катер у причала
Одной чертою обводила.

Корму очерчивая тонко,
К бортам прижалась, как лекало.
И только темная воронка
Из-под руля вдруг выбегала.

И мне казалось, что сегодня
Так стройно этих струй движенье,
Что если бы убрали сходни —
Осталось бы их отраженье.

Двенадцать тысяч муравьев
Собрали зернышки плодов
И много разноцветных игл —
Музей готов.

Торчала кочка, а под ней,
У догнивающих корней,
Сто комнат и двухсветный зал,
И там видней —
Черники синенький плакат,
Суставы муравьиных лат,
Коронки челюстей, рога
Рядком лежат.

И стопки крыльев расписных,
И усики клопов лесных,
И пряжа тонких паутин
Лежат с весны.

Мешочки желтых мертвых тлей,
И в кубиках вишневый клей,
И в колокольчиках пыльца
Со всех полей.

Но странный есть один предмет,
Таких в музее больше нет.
Громадный конус, тяжкий вес
И странный цвет.

Стоит он, круглый, без конца,
Как бог, лишившийся лица,
И капли сохранивший вид,
Кусок свинца.

Здесь не узнают, как он тверд,
Какою силой он протерт
Сквозь пыль и ветер, ткань и кость
И шум аорт.

Как червь его безглазый грыз,
И в прахе он катился вниз,
И тонкий стебелек травы
Над ним повис.

Его катили через пыль
За сотни муравьиных миль.
И в поколеньях муравьев
Забылась быль
Микроскопических минут.

Сто поколений проживут,
А он, ужасный и простой,
Всё тут.

Геометрический предмет,
Но для него масштабов нет,
Как будто в этот мир внесен
С других планет.

Весной над кустиком терновым
Всю ночь просвищет соловей,
Но дремлет над гнездом готовым.
И нас порой замучит скука,
Мы не найдем в себе ни звука,
Хотим чего-то поновей…
А для меня безделье — мука.

Да просветит меня разлука
Печалью ласковой своей!

Мы на крутом остановились спуске,
Там, где упрям дороги поворот,
А склоны скользки и тропинки узки.

Невольно медлит робкий пешеход.
Спускается, за столбики хватаясь.
То вслух бранясь, то втайне усмехаясь,
Он еле подвигается вперед.
Он вдруг долину взором обведет
И замолчит. И хорошо вздохнет.

А перед ним отчетливей и шире
И неба край, синеющий вдали,
И дальние леса, и снежный берег Свири.

Там в бороздах чернеющей земли
Несется вьюга белыми клоками
Вдоль рельсовых путей и от костра к костру.
Оттуда шум работ машинными гудками
То долетит, то смолкнет на ветру.

Там бревна, как рассыпанные спички,
Там дымы, словно пух из птичьего гнезда,
И в шуме трудовом, как в братской перекличке,
К обрывам подбегают поезда.

Дымки паровиков белеют, отлетая,
Как будто, тая, отлетает звук,
И темной насыпи черта крутая
У берега очерчивает круг.

А за рекой просторно и отлого
Поднялся склон. О, зимняя краса!

Синеющая санная дорога
И сизые прозрачные леса.

Я был бы рад и зимнему туману,
Когда метель и паровозов дым
Покроют реку облаком густым,
Но думалось: и сам таким же стану,
Как эта даль, и ясным и простым.

Всё отдаленное мне представлялось рядом
И так отчетливо. Открыто. На виду.
Хотел бы я таким же чистым взглядом
Глядеть на всё, что на земле найду.

Родимый север мой! Не кинем мы друг друга,
И свежесть бодрую мы понесем с собой
И к морю запада, и на предгорья юга,
В спокойный труд и в беззаветный бой.
Кидай в лицо горстями снега, вьюга,
Шуми, метель, и наши песни пой.

И ты, река, родная мне, как Волга,
Как половецкий Днепр. Петровская Нева.
Твоя под снегом дремлет синева…

Хотел бы я остаться тут надолго, —
Тут, как степной ковыль, былинная трава,
Вся бурая, дрожит на косогоре,
И галька сыплется со снегом пополам,
И пыль морозная дымится по холмам…
О русская краса! На всем земном просторе
Милей всего, всего желанней нам.

Затейница в недорогом уборе,
Подруга верная и в радости и в горе.

И кто с тобой не весел и не боек,
Кто в деле не удал и в горести не стоек?

Или не знали наши небеса
И косарей на зорьке голоса,
И глухарей заливистее троек,
И строгие леса заветных наших строек,
И наших заповедников леса.

Границу мы представляем кривой,
Окрашенной в красный цвет.
Кроме того, стоит часовой, —
А так ничего интересного нет.

За ней синеет такой же лес,
Так же стволы дубов черны.
Но часовой потерял интерес
К предметам чужой страны.

Он будет смотреть от куста до куста,
Но что ему этот вид!
Будет ходить и,
                           если устал,
Винтовку к ноге.
                             Стоит.

Как будто бы и ничего не грозит —
Всё тихо, застыло хоть на сто лет,
Но четыре патрона вошли в магазин,
Пятый сидит в стволе.

Но если ночью шаги заскрипят,
Ворохнется лист или наст —
Уверенный выстрел тряхнет приклад,
И эхо его отдаст.

Вдоль проспектов глухо и слепо,
Спотыкаясь, идет тишина.
Ветер замер, и ночь окрепла.
Над заводом темнеет она.

Но сочатся всю ночь над цехами
Сотни лампочек — желтых глаз.
И лежит в шкафу за резцами
Твой проверенный противогаз.

Застыли, как при первой встрече.
Стоят и не отводят глаз.
Вдруг две руки легли на плечи
И обняли, как в первый раз.

Всё было сказано когда-то.
Что добавлять? Прощай, мой друг.
И что надежней плеч солдата
Для этих задрожавших рук?