Александр Городницкий - И вблизи и вдали
В строках анчаровских песен живет грозное дыхание минувшей войны, ее горькая и жестокая романтика. Особенно ярко это проявляется в песне "Цыган-маша", где мелкий уголовник, погибнув в штрафбате, превращается в героя:
Ты жизнь свою убого
Сложил из пустяков.
Не чересчур ли много
Вас было, штрафников?!
Босявка косопузый,
Военною порой
Ты помер, как Карузо,
Ты помер, как герой!
Любимый герой песен, повестей и пьес Анчарова, в котором легко угадываются биографические черты автора - пожилой и бывалый человек фронтового поколения. В героя этого влюбляется молоденькая девчушка, безошибочно угадывая в нем подлинного мужчину и беря на веру его духовные ценности. Помню, в одной из пьес Анчарова, поставленной театром имени Ермоловой, герой приводит свою юную подругу в бывшую свою школу на вечер встречи, где объявляют вальс: "Танцуют только выпускники 41-го года!" "Почему же никто не танцует?" — удивляется она…
Жаль только, что духовные ценности воспетого Анчаровым поколения сильно потускнели в наши дни, да девчонки стали умны и недоверчивы!
Михаил Анчаров - художник. И может быть, именно поэтому так живописно и красочно отобразился в его песнях мир детства и юности автора - мир московских предместий, где во дворах "забивают козла", "белье танцует на ветру весенний танец липси", и звучат, щемя сердце, "мещанские вальсы" в микромире нашего городского обитания. Как у каждого подлинного художника, у Анчарова есть родина, это - Благуша - голодная и воровская дальняя окраина тогдашней Москвы, превратившаяся в его песнях в сказочную страну детства ("Только в лунную ночь на Благуше повстречал я в снегу красоту"). И это неистребимое детское ощущение обязательной потребности в красоте и надежды на счастье, которое должно наступить завтра, сохранившееся на всю жизнь со сладкой поры первого освоения велосипеда ("Король велосипеда"), окрашивает даже самые трагические песни Анчарова в светлые тона: "Уходит мирная пехота на вечный поиск живой воды". Эта упрямая надежда, несмотря ни на что, не может оставить равнодушными слушающих эти песни, безоговорочно верящих автору, который:
Душу продал
За бульвар осенний,
За трамвайный
Гулкий ветерок.
Ой, вы, сени,
Сени мои, сени, —
Тоскливая радость
Сердцу поперек.
Песни Михаила Анчарова не умозрительны, не "книжны", они написаны не "человеком со стороны". Автор темпераментно и яростно живет в самой гуще несчастной нашей городской жизни, внутри ее радостей и страданий, любви и ненависти. Это определяет и подлинность их языка. И в то же время песни эти населяет столь несвойственная дворовому бытию мечта "чтоб летящая к звездам московская тройка мне морозную пыль уронила в лицо",
Чтобы Земля,
Как сад благословенный,
Произвела Людей, а не скотов,
Чтоб шар земной
Промчался по Вселенной,
Пугая звезды
Запахом цветов.
Все это обеспечивает незаслуженно забытым песням Михаила Анчарова долгое существование.
В те же шестидесятые песни неожиданно начали писать и поэты, ранее писавшие только стихи. Возникновение этого, видимо, было следствием потребности более полного самовыражения, непосредственного авторского контакта с аудиторией. Наиболее ярко это выразилось в песнях Новеллы Матвеевой, создавшей в них удивительный акварельный гриновский мир добрых и грустных сказок ("Страна-Дельфиния", "Капитаны") или нежной и глубокой лирики ("Окраины", "Любви моей ты боялся зря"). Негромкая завораживающая задушевная интонация ее песен - полная противоположность громовому звучанию Высоцкого или Галича - создавала воздух той удушливой эпохи, порождала в поющих надежду на алые паруса на хмуром и пасмурном горизонте…
В Ленинграде в это время инженеры и учителя дружно распевали лихие куплеты песни "Когда качаются фонарики ночные", сочиненной молодым Глебом Горбовским или другой его песни "На дива-, на диване, на диване, мы лежим - художники".
Несколько позднее начали придумывать песни на свои стихи ленинградские поэты Виктор Соснора ("Летел Литейный в сторону вокзала" или "У майора жена") и Нонна Слепакова ("Старый друг, сказать по чести, потеряли мы контакт").
Юрий Визбор
Важным самостоятельным направлением в авторской песне шестидесятых было туристско-альпинистское. Это не случайно. Техническая и гуманитарная интеллигенция, недавние студенты рвались в трудные походы на неприступные вершины и в тайгу, чтобы хотя бы на время уйти от сложных проблем и фальши городской жизни, почувствовать себя настоящими мужчинами, прикоснуться к истинным неискаженным ценностям человеческих отношений - любви, дружбы, испытанным трудными условиями и опасностями.
Именно поэтому еще с конца пятидесятых годов зазвучали, сначала в альпинистских и горнолыжных компаниях, а потом уже и по всей стране, песни Юрия Визбора, рождая снежную лавину подражаний. Популярность этого человека при жизни, оборвавшейся в 1984 году, когда Юрию только исполнилось пятьдесят, поистине была фантастической, и вовсе не потому только, что Визбор был еще и талантливым актером, сыгравшим, в частности, роль Бормана в "Семнадцати мгновениях весны". Его песни "Лыжи у печки стоят", "По судну "Кострома" стучит вода", "Серега Санин", "На плато Расвумчорр не приходит весна" и многие другие создали подлинную романтику этой совсем не романтичной эпохи. Визбор - певец мужества в трудных условиях, истинной доблести несмотря ни на что, столь не модного в наш прагматичный век мужского рыцарства. Атрибуты его героя - "вот это для мужчин - рюкзак и ледоруб", кабина взлетающего самолета - "пошел на взлет наш самолет", отсек подводной лодки - "наша серая подлодка в себя вобрала якоря". Когда слушаешь эти песни сейчас, в девяностых, сердцем овладевает острая ностальгия по собственной юности…
Я был знаком и дружил с Юрой более двадцати лет, с 1962 года. До сих пор помню распахнутые по-летнему окна в доме на Неглинной улице - угол Кузнецкого моста, где в огромной коммунальной квартире, на одной лестничной площадке с управлением культуры, жили такие молодые тогда Юра и Ада, сразу одарившие меня счастливым игом своих песен. Начинались шестидесятые годы - время надежд, горячих споров, стихов и песен. И, пожалуй, комната Юры и Ады, где кипели яростные дискуссии, беспрерывно звенела гитара, собирались друзья и друзья друзей, была одним из песенных центров столицы и всей нашей страны. Во всяком случае, такой она казалась тогда мне - ленинградцу.
С первой же встречи Визбор поразил меня богатством и многогранностью своей натуры. Автор песен, журналист, литератор, спортсмен, художник, обаятельнейший и талантливый собеседник, он повсюду сразу же становился центром компании, ее энергетическим источником. Как всем по-настоящему талантливым людям, ему была свойственна творческая щедрость и нечастая способность искренне радоваться удачам своих собратьев по песням. Именно от него я услышал впервые песни Юлия Кима, Геннадия Шпаликова и многих других, в ту пору еще не известных мне авторов. До сих пор многие песни, и не только Юрины, я слышу как бы поющимися его голосом. В том числе и свои ранние.
Я хорошо помню Грушинские фестивали самодеятельной песни на Волге, под Самарой, собиравшие порой более ста тысяч человек. Стотысячная толпа сидела на горе, у подножья которой на волжской протоке была оборудована сцена-плот в форме гитары. Грифом гитары был трап, по которому на сцену поднимались выступающие. Паруса яхт с другой стороны плота образовывали задник. Конкурсные концерты длились, как правило, до глубокой ночи. А после этого - еще концерт членов жюри, в которое входили, конечно, тоже авторы песен: Сергей и Татьяна Никитины, Виктор Берковский, Дмитрий Сухарев, Александр Дулов и другие. Восхождение каждого из них по трапу на плот-гитару сопровождалось дружными аплодисментами. Но когда на сцену поднимался Юрий Визбор, вся гора, погруженная в темноту, вспыхивала тысячами фонариков и взрывалась ураганом аплодисментов. И ураган этот долго не стихал. Таких оваций стотысячной аудитории, самой большой в нашей стране, а может быть, и на всей планете, не знал никто.
На этих фестивалях, где мы с Юрой попеременно возглавляли жюри, не обходилось порой без курьезных историй. Как раз в то время вышел телефильм "Семнадцать мгновений весны", где Визбор сыграл роль Бормана и немало гордился, когда его опознавали на улице. Я помню по-июльски жаркий день фестиваля. Мы с Юрой в одних плавках идем по тропке к берегу, а вслед нам и навстречу в таких же купальных нарядах друг за другом гуськом движутся сотни молодых людей. Прямо за нами идет стайка молоденьких девушек, и вдруг одна из них, самая хорошенькая, на которую Визбор скосил глаза, говорит подруге: "Смотри, Маша, как мужик на Бормана похож". "Да что ты, Нина, — отвечает вторая, — ну нисколечко не похож!" Юра расстроился, покраснел и буркнул сердито: "Саня, ну, что за идиотка! Это я-то не похож на Бормана!"
