Данте Алигьери - Божественная комедия

Едва последнее промолвил слово
Благословенный пламенник, как вдруг
Священный жернов[1342] закружился снова;

И, прежде чем он сделал полный круг,
Другой его замкнул, вовне сплетенный,
Сливая с шагом шаг, со звуком звук,

Звук столь певучих труб,[1343] что, с ним сравненный,
Земных сирен и муз[1344] не ярче звон,
Чем рядом с первым блеском — отраженный.

Как средь прозрачных облачных пелен
Над луком лук соцветный и сокружный[1345]
Посланницей Юноны[1346] вознесен,

И образован внутренним наружный,
Похож на голос той, чье тело страсть,
Как солнце — мглу, сожгла тоской недужной,[1347]

И предрекать дается людям власть, —
Согласно с божьим обещаньем Ною,[1348] —
Что вновь на мир потопу не ниспасть,

Так вечных роз гирляндою двойною
Я окружен был с госпожой моей,
И внешняя скликалась с основною.

Когда же пляску и, совместно с ней,
Торжественное пенье и пыланье
Приветливых и радостных огней

Остановило слитное желанье,
Как у очей совместное всегда
Бывает размыканье и смыканье, —

В одном из новых пламеней тогда
Раздался голос,[1349] взор мой понуждая
Оборотиться, как иглу звезда,[1350]

И начал так: «Любовь, во мне сияя,
Мне речь внушает о другом вожде,[1351]
Как о моем была здесь речь благая.

Им подобает вместе быть везде,
Чтоб нераздельно слава озаряла
Обьединенных в боевом труде.

Христова рать, хотя мечи достала
Такой ценой, медлива и робка
За стягом шла, и ратных было мало,

Когда царящий вечные века,
По милости, не в воздаянье чести,
Смутившиеся выручил войска,

Послав, как сказано, своей невесте
Двух воинов, чье дело, чьи слова
Рассеянный народ собрали вместе.

В той стороне, откуда дерева
Живит Зефир, отрадный для природы,[1352]
Чтоб вновь Европу облекла листва,

Близ берега, в который бьются воды,
Где солнце, долго идя на закат,
Порою покидает все народы,

Есть Каларога[1353], благодатный град,
Хранительным щитом обороненный,
В котором лев принижен и подъят.[1354]

И в нем родился этот друг влюбленный
Христовой веры, поборатель зла,
Благой к своим, с врагами непреклонный.

Чуть создана, душа его была
Полна столь мощных сил, что, им чревата,
Пророчествовать мать его могла.

Когда у струй, чье омовенье свято,[1355]
Брак[1356] между ним и верой был свершен,
Взаимным благом их даря богато,

То восприемнице приснился сон,
Какое чудное исполнить дело
Он с верными своими вдохновлен.

И, чтобы имя суть запечатлело,
Отсюда[1357] мысль сошла его наречь
Тому подвластным, чьим он был всецело.

Он назван был Господним;[1358] строя речь,
Сравню его с садовником Христовым,
Который призван сад его беречь.

Он был посланцем и слугой Христовым,
И первый взор любви, что он возвел,
Был к первым наставлениям Христовым.

В младенчестве своем на жесткий пол
Он, бодрствуя, ложился, молчаливый,
Как бы твердя: «Я для того пришел».

Вот чей отец воистину Счастливый![1359]
Вот чья воистину Иоанна мать,
Когда истолкования правдивы![1360]

Не ради благ, манящих продолжать
Нелегкий путь Остийца и Фаддея,[1361]
Успел он много в малый срок познать,

Но лишь о манне истинной радея;
И обходил дозором вертоград,[1362]
Чтоб он, в забросе, не зачах, седея;

И у престола,[1363] что во много крат
Когда-то к истым бедным был добрее,
В чем выродок[1364] воссевший виноват,

Не назначенья в должность поскорее,
Не льготу — два иль три считать за шесть,
Не decimas, quae sunt pauperum Dei,[1365]

Он испросил; но право бой повесть
С заблудшими за то зерно, чьих кринов
Двенадцать чет пришли тебя оплесть.[1366]

Потом, познанья вместе с волей двинув,
Он выступил апостольским послом,
Себя как мощный водопад низринув

И потрясая на пути своем
Дебрь лжеученья,[1367] там сильней бурливый,
Где был сильней отпор, чинимый злом.

И от него пошли ручьев разливы,
Чьей влагою вселенский сад возрос,
Где деревца поэтому так живы.

Раз таково одно из двух колес[1368]
Той колесницы, на которой билась
Святая церковь средь усобных гроз, —

Тебе, наверно, полностью открылась
Вся мощь второго,[1369] чья святая цель
Здесь до меня Фомой превозносилась.

Но след, который резала досель
Его окружность, брошен в дни упадка,
И винный камень заменила цвель.

Державшиеся прежде отпечатка
Его шагов свернули до того,
Что ставится на место пальцев пятка.

И явит в скором времени жнитво,
Как плох был труд, когда сорняк взрыдает,
Что житница закрыта для него.[1370]

Конечно, кто подряд перелистает
Всю нашу книгу, встретит и листок,
Гласящий: «Я таков, как подобает».

Не в Акваспарте он возникнуть мог
И не в Касале, где твердят открыто,
Что слишком слаб устав иль слишком строг.[1371]

Я жизнь Бонавентуры, минорита
Из Баньореджо;[1372] мне мой труд был свят,
И все, что слева,[1373] было мной забыто.

Здесь Августин, и здесь Иллюминат,[1374]
Из первых меж босыми бедняками,
Которым бог, с их вервием, был рад.

Гугон святого Виктора меж нами,[1375]
И Петр Едок, и Петр Испанский тут,
Что сквозь двенадцать книг горит лучами;[1376]

Нафан — пророк, и тот, кого зовут
Золотоустым,[1377] и Ансельм[1378] с Донатом,
К начатку знаний приложившим труд;[1379]

А там — Рабан[1380]; а здесь, в двунадесятом
Огне сияет вещий Иоахим,
Который был в Калабрии аббатом.[1381]

То брат Фома, любовию палим,
Завидовать такому паладину
Подвиг меня хвалением своим;[1382]

И эту вслед за мной подвиг дружину».