Антология - Европейские поэты Возрождения

Взгляни: в стекле запаян, тонкий прах
Давно остыл.
Влюбленным, что от горестей зачах,
Он раньше был.
Он к милой льнул, что к свечке мотылек,
Но взор ее страдальца сжег.
И в смерти решено судьбой,
Как в жизни злой,
У пылких отнимать покой.

Ты о трудах, лентяй,
Припоминал давно ль?
Коль спит ученость, знай:
Ей смерти ожидай.
Безделье — злая моль,
Что ум и мастерство пожрет, лишь ей позволь.

Иссяк ли Аонид
Ручей?[375] Иль Кларий сам
Струнами не звенит?[376]
Иль оттого молчит
Хор нимф по всем лесам,
Что оскорбляет их сорок несносный гам?

Коль потому ты нем,
То не без правоты;
Умам великим всем
Почета ждать зачем?
В том силу черпай ты,
Что добродетели цветут без суеты.

Пусть жадная плотва
Кидается к крючкам,
Где громкие слова
Насажены едва —
Они, присягу дам,
Достойны жалости с презреньем пополам.

Вдохни же в лирный строй
Сынов Япета пыл,
Моли, гремя струной,
Чтоб Аполлон благой
Вновь на квадриге взмыл
И пламя повое, как встарь, нам подарил.

И в век жеманный наш,
Что чужд правдивых слов,
Ты ль сцене-шлюхе паж?
Будь, не впадая в раж,
О важном петь готов
Вдали от волчьих морд и от копыт ослов.

Ни к этой книге, ни к тебе, Шекспир,
Не мыслю завистью исполнить мир,
Хотя твои писанья, признаюсь,
Достойны всех похвал людей и муз.
То правда. Но по этому пути,
Хваля тебя, я б не хотел идти,
А то пойдет невежество за мной,
Ничтожный отзвук истины живой,
Иль неразумная любовь, чей ход
Лишь наудачу к правде приведет,
Или коварство, чьи стремленья злы,
Начнет язвить под видом похвалы.
В том вред, как если сводня или б…
Решилась бы матрону восхвалять,
Но ты для них навек неуязвим,
Не жертва их и не обязан им.
Начну же: века нашего Душа,
С кем наша сцена стала хороша,
Встань, мой Шекспир! К чему в тиши могил,
Где Чосер, Спенсер, Бомонт опочил,[378]
Теснить их, чтобы кто-то место дал?
Ты памятником без могилы стал.
Ты жив еще, покуда жив твой том
И мы для чтенья снабжены умом.
Тебе искать я место не примусь
Меж славных, но несоразмерных Муз.
Будь нужен ты для наших лишь годов,
Тебе б найти я равных был готов,
Сказав, как Лили с Кидом ты затмил
И Марло,[379] что исполнен буйных сил.
Нет, хоть запас твоей латыни мал,
А греческий еще ты меньше знал,[380]
Тебя равнять с другими мне претит.
Пускай Эсхил, Софокл и Еврипид,
Пакувий, Акций, Сенека[381] придут
И слушают, как сцену сотрясут[382]
Твои котурны; а надень ты сокк[383] —
И кто б тогда с тобой сравниться мог?
Эллада дерзкая и гордый Рим
Померкли пред умением твоим.
Ликуй, моя Британия! Твой сын
Над сценами Европы властелин.
Не сын он века, но для всех времен!
Порой расцвета муз, как Аполлон,
Он к нам пришел наш слух отогревать
Иль, как второй Меркурий, чаровать.[384]
Была горда сама Природа им,
Наряд из строк его был ей любим:
Он так хитро и соткан был и сшит,
Что ей талант иной не угодит.
Шутник Аристофан, задира-грек,
И Плавт с Теренцием[385] ушли навек:
Они в забвение погружены,
Как будто не Природой рождены.
Но здесь одна ль Природа? Нет, права,
Шекспир, есть также и у мастерства.
Пусть сотворен Природою поэт,
Но все ж Искусством выведен он в свет.
Кто стих живой создать желает, тот
Пусть, не жалея, проливает пот
(Как ты), вздувая в горне жар огня,
По наковальне Муз вовсю звеня,
Иль вместо лавров стыд познает он!
Прямой поэт и создан и рожден —
Таков ты был! Живут черты отца
В потомстве — так, не ведая конца,
Шекспира ум и нрав живет в веках
В законченных, отточенных строках,
И каждая в могуществе своем
Грозит невежеству, тряся копьем.
О нежный лебедь Эйвона![386] Как мил
Твой вид среди потоков наших был,
А твой полет над Темзой, дивно смел,
Элизу с Яковом пленить сумел!
Но вижу я: взойдя на небосвод,
Твое светило нам сиянье льет.[387]
Звезда поэтов, ярче нам сияй
И наш театр зачахший оживляй:
Ушел ты — и ему надежды нет
На луч в ночи, когда бы не твой свет.

Мне ль в лета юные мои
Судить о Смерти и Любви?
Но я слыхал, что стрелы их
Опасны для сердец людских;
Нас одинаково разят
И жар Любви, и Смерти хлад —
Они, хоть облик их не схож,
Готовят нам одно и то ж.

Губительна любая часть —
Быть взорванным иль в бездну пасть;
Ударит гром, плеснет волна —
А пагуба от них одна;
И так равны Любви огонь
И Смерти хладная ладонь,
Но все ж Любви способен пыл
Мороз прогнать из тьмы могил.

Холмы и долины
Объяты темнотой,
И ветер в смятенье
Вздыхает о тебе.
Я вычерпал бы море
Яичной скорлупой,
Чтоб горя ты не знала,
Моя Розалин.

Я ночью вчерашней
Весь Эрин[391] пересек,
И бурный Лох-Эрн[392]
Я переплыл во тьме.
Не звезды и не месяц —
Мне, словно огонек,
Светила Темнокудрая
Розалин.

Не плачь, не печалься —
По вздыбленным валам
Прощение Рима
Везет тебе монах.
Испанские вина[393] —
Живительный бальзам —
Излечат Темнокудрую
Розалин.

Я болен любовью
Уже который год.
Любовь без отрады,
Любовь — моя беда.
Ужели в утешенье
Ни слова не найдет
Для преданного сердца
Моя Розалин?

Весь Манстер[394] пройду я
С Заката на Восток,
Чтоб только улыбку
Любимой заслужить.
Цветущая веточка,
Темный цветок,
Раскрывшаяся роза моя —
Розалин.

Окрасятся кровью
Озера и моря,
Холмы содрогнутся,
Долины задрожат,
И на небе вспыхнет
Кровавая заря,
Когда тебя не станет,
Моя Розалин.

Жесток наш удел —
Сердце в горькой печали:
Кто знатен и смел,
Тот сегодня в опале.

Ирландцев сыны —
Бесприютны, гонимы —
Скитаться должны,
Как слепцы-пилигримы.

Так бегущие прочь
С полей пораженья
Молят лунную ночь
О спасительной тени.

Так средь яростных волн
Мореплаватель бедный
Ждет, смятения полн,
Встречи с тайнами бездны.

Так велений судьбы
Ждет больной, умирая…
Слезы, стоны, мольбы —
Участь нашего края.

Путь ирландцев — в слезах,
Честь ирландцев — в позоре,
Вместо мужества — страх,
Вместо радости — горе.

Туман над землей,
Впавшей нынче в немилость.
Окруженная мглой,
Наша слава затмилась.

Мы чужим отданы́
И от Бойна до Линна
Из родимой страны
Гонят отпрысков Финна[396].

Сынам короля —
О, позор! О, паденье! —
Запретны поля
Королевских владений!

В королевских лесах
Не загнать им лисицу,
Сокол их в небесах
Не посмеет кружиться.

Никнет зелень холмов
Под громадами башен.
Звук чужих топоров
Лесу нашему страшен.

Чей он — этот простор,
Край, когда-то счастливый?
Станет замок Ратмор
Грубым саксам поживой.

В озерном краю
Пусты черные дали.
Гэлы землю свою,
Увидав, не узнали.

Ужель сторона,
Породившая гэла,
Дотла сожжена,
Навсегда опустела?

Ирландия-мать
Смотрит в горьком смущенье —
Как сына узнать
В жалкой, сгорбленной тени?

За накрытым столом,
Где и яства и вина,
Мы от голода мрем
И клянем господина.

Гость хозяином стал —
Сакс тупой и надменный.
А хозяин — вассал,
В доме собственном пленный!

Словно горстка досок
В океане бурлящем,
Эрин — утлый челнок…
Где спасенье обрящем?

Нам спасенье одно —
Единенье, сплоченье.
А иначе — на дно
Увлечет нас теченье.