Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

Коммунисты — это слово крепче стали,
коммунисты — это слово как набат.
Маркс и Энгельс нам такое имя дали
в год рожденья наш — сто лет тому назад.

И хотя сто лет назад нас было мало,
вышли мы на первый бой, на смертный бой.
Мы копаем с песней яму капиталу,
пусть стучит земля по крышке гробовой.

Нет, не верим мы ни в бога, ни в молитвы.
И не знаем мы иных священных слов,
кроме лозунгов, сзывающих на битвы,
кроме песен, от каких вскипает кровь.

Поднялись мы в высоту, полны отваги.
Коммунизма даль, к тебе сердца летят!
Крылья наши — это огненные флаги,
гнезда наши — это камни баррикад.

Коммунисты никогда еще в бессилье
не роняли красных флагов боевых;
если падал кто, сейчас же флаги-крылья
поднимались за плечами у живых.

Стяг крылатый от сраженья до сраженья
по земле нас вел сквозь бурю, сквозь пургу.
Коммунисты! Это слово без волненья
я не мог произнести и не могу.

Коммунисты — это люди грозной силы,
поколенье бесконечное борцов.
Закалили в революции горниле
Ленин, Партия для боя, для веков.

Мы бессмертны, революции солдаты;
павшим в битвах снятся будущего сны,
у кронштадтских стен, в руинах Сталинграда,
обняв землю, спят земли своей сыны.

В грозных битвах мы не дрогнем от ударов,
до конца за наше дело постоим,
знамя красное бессмертных коммунаров
для полета нашей смене отдадим.

Так и я отдам в наследство — дар заветный —
жар борьбы, который в сердце берегу.
Коммунисты!.. Этот клич на бой победный
без волненья повторять я не могу.

Этим словом, самым верным, самым чистым,
самых близких называю не один.
Я хочу, чтоб назывался коммунистом
сын родной мой и родного сына сын.

С каждым годом всё сильнее над планетой
наше солнце разгорается во мгле.
Скоро будут называться — знаю это —
коммунистами все люди на земле.

Смерть, ответь, как посмела ты
Сына взять себе моего?
Я ушедшее замыкал.
Он глашатаем нового был.
Все надежды я потерял,
Ужас кости мои пронзил.
Одряхлел я, стал стариком.
В сердце боль — горячей огня.
Горе длинным своим бичом
По глазам хлестнуло меня.
Всё обдуманно делал ты,
Не обманывал никого.
Был отважным и смелым ты
И удачливым оттого.
Смерть, ответь, как посмела ты
Сына взять себе моего?
Жил он вовсе не напоказ,
Умудреннее старца был.
Беспокоился он о нас,
Об оставшихся он грустил.
Дальнозорок, умен и смел,
Он судьбу свою точно знал.
Ей бесстрашно в лицо глядел,
Но от нас это всё скрывал.
Знал, что мало осталось жить,
Не хотел пугать никого.
То, что он не успел свершить,
В завещании есть его.
Двадцать семь! Только двадцать семь!
Сын мой, мало ты прожил лет…
Ведь известно разумным всем,
Что другого такого нет.
Не стремился к богатству он,
Лжи и чванства не признавал…
Он оставил свою семью,
На земле он недолго был,
Но короткую жизнь свою
Он познаньями удлинил.
Перед ним расстилалась ширь
Всех просторов и всех времен.
Крым, Россия, Кавказ, Сибирь —
Все пределы изъездил он.
Как комета с большим хвостом,
Появился он и исчез.

Мулла — хоть сам две трети не поймет —
Коран толкует сутки напролет.
Пускай копною у него чалма,
Он, как стервятник, только падаль жрет.

Не хватайся за всё сгоряча,
Дарованьем своим не гордись
И подобием кирпича
В зданье жизни самой ложись.

Хвастовство — это слабость тех,
Что хотят выше прочих встать.
Возбуждающий зависть всех
Может скоро несчастным стать.
Надо смело вперед шагать
По дороге трудной своей.
Никогда не могут устать
Обучающие детей.

Зря, парикмахер, ты льешь духи
Джамбулу за воротник:
в стареньком кресле твоем сидит
не юноша, а старик.

Я черным когда-то и стройным был —
согбенным стал и седым,
и нету в живых никого из тех,
кто знал меня молодым.

Железо — как ты его ни точи —
станет ли клинком?
И кляча — как ты ее ни холь —
станет ли скакуном?

Так из Джамбула, что тут сидит,
строки шепча стихов,
может ли выйти лихой джигит,
сколько ни трать духов?

Как в старых колодах бубновый король,
я дряхлым по виду стал,
и буду таким же, какой бы огонь
в сердце моем ни пылал.

Я видел дочь Керима Камчат —
горда и красива она,
бобровая шапка ее — почти
как брови ее, черна.
Подобно лисице алтайских гор,
движенья она полна,
и рядом с нею трудно стоять:
так хороша она.
Я, как орел, налетев с небес,
унес бы ее с холма,
когда б на мгновенье лицо любви
ко мне обратила она.

Я так скачу по тебе, мой край,
что на щиколотках моих
не успевает осесть песок
летних степей твоих.
Белые щуки во тьме озер —
скольких я доставал!
Смолоду здорово я удил,
промаху не давал.
Сидя с домброю перед тобой,
может быть, я неказист,
зато я прекрасен своей душой
и сердцем красив и чист.
Сравнимы ли красота лица
и красота души?
Подумай об этом сама, Камчат,
и это сама реши.
Не блекнут ли, один за другим,
весенние цветы,
не сходят ли, как румяна, с лица
признаки красоты,
и не теряет ли прелесть степь,
когда угасает день
и покрывает ее траву
облако темноты?

Эти примеры жизни самой
не зря вспоминаю я.
Будешь ли думать о них иль нет —
воля на то твоя.
Но когда возникает желанье петь —
кружится голова
и не могу я держать во рту
огненные слова.
Девушка вздохнула.

С почтительностью сына
за всё благодарю,
как мать свою родную,
родную Сырдарью.

Самим великим Гейне
любимый Рейн воспет,
а я, река казахов,
твой собственный поэт.

Немало у Тараса
днепровских есть стихов.
Бродил когда-то Пушкин
у невских берегов.

А я свое уменье
и помыслы свои
дарю текучим водам
прекрасной Сырдарьи.

Ты — мать всего народа,
моя родная мать.
Так как же мне сегодня
тебя не воспевать?

От старости бессильной
еще ты далека,
в твоей груди струится
избыток молока.

К тебе вернулся снова
твой сын немолодой,
и вот опять, как в детстве,
ты лоб целуешь мой.

Опять, как в зыбке детства,
меж делом, невзначай,
меня на волнах зыбких
тихонько покачай!

Ты знаешь ли работу
могучего Днепра?
Тебе его примеру
последовать пора.

Ты степи по-днепровски
огнями озари,
пускай над нами блещут
созвездья Сырдарьи!

И я победной песней
прославлю подвиг твой,
как некий новый Гейне,
рожденный Сырдарьей.