Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме
Мешаев Второй. Я боюсь, что у вас какие-то семейные неприятности… Кто-нибудь болен… Мне тем более досадно.
Трощейкин. Нет-нет, оставайтесь. Напротив, очень хорошо, что толчется народ. Все равно не до сна.
Мешаев Второй. Вот как.
Антонина Павловна. Дело в том, что… справедливо или нет, — но Алексей Максимович опасается покушения. У него есть враги… Любочка, нужно же человеку что-нибудь объяснить… А то вы мечетесь, как безумные… Он бог знает что может подумать.
Мешаев Второй. Нет, не беспокойтесь. Я понимаю. Я из деликатности. Вот, говорят, во Франции, в Париже, тоже богема, все такое, драки в ресторанах…
Бесшумно и незаметно вошел Барбошин. Все вздрагивают.
Трощейкин. Что вы так пугаете? Что случилось?
Барбошин. Передохнуть пришел.
Антонина Павловна (к Мешаеву). Сидите. Сидите. Это так. Агент.
Трощейкин. Вы что-нибудь заметили? Может быть, вы хотите со мной поговорить наедине?
Барбошин. Нет, господин. Попросту хочется немного света, тепла… Ибо мне стало не по себе. Одиноко, жутко. Нервы сдали… Мучит воображение, совесть неспокойна, картины прошлого…
Любовь. Алеша, или он, или я. Дайте ему стакан чаю, а я пойду спать.
Барбошин (к Мешаеву). Ба! Это кто? Вы как сюда попали?
Мешаев Второй. Я? Да что ж… Обыкновенно, дверным манером.
Барбошин (Трощейкину). Господин, я это рассматриваю как личное оскорбление. Либо я вас охраняю и контролирую посетителей, либо я ухожу и вы принимаете гостей… Или это, может быть, конкурент?
Трощейкин. Успокойтесь. Это просто приезжий. Он не знал. Вот, возьмите яблоко и идите, пожалуйста. Нельзя покидать пост. Вы так отлично все это делали до сих пор!..
Барбошин. Мне обещали стакан чаю. Я устал. Я озяб. У меня гвоздь в башмаке. (Повествовательно.) Я родился в бедной семье, и первое мое сознательное воспоминание — —
Любовь. Вы получите чая, — но под условием, что будете молчать, молчать абсолютно!
Барбошин. Если просят… Что же, согласен. Я только хотел в двух словах рассказать мою жизнь. В виде иллюстрации. Нельзя?
Антонина Павловна. Люба, как же можно так обрывать человека…
Любовь. Никаких рассказов, — или я уйду.
Барбошин. Ну а телеграмму можно передать?
Трощейкин. Телеграмму? Откуда? Давайте скорее.
Барбошин. Я только что интерцептировал[29] ее носителя, у самого вашего подъезда. Боже мой, боже мой, куда я ее засунул? А! Есть.
Трощейкин (хватает и разворачивает). «Мысленно присутствую обнимаю поздрав…». Вздор какой. Могли не стараться. (Антонине Павловне.) Это вам.
Антонина Павловна. Видишь, Любочка, ты была права. Вспомнил Миша!
Мешаев Второй. Становится поздно! Пора на боковую. Еще раз прошу прощения.
Антонина Павловна. А то переночевали бы…
Трощейкин. Во-во. Здесь и ляжете.
Мешаев Второй. Я, собственно…
Барбошин (к Мешаеву). По некоторым внешним приметам, доступным лишь опытному глазу, я могу сказать, что вы служили во флоте, бездетны, были недавно у врача и любите музыку.
Мешаев Второй. Все это совершенно не соответствует действительности.
Барбошин. Кроме того, вы левша.
Мешаев Второй. Неправда.
Барбошин. Ну, это вы скажете судебному следователю. Он живо разберет!
Любовь (к Мешаеву). Вы не думайте, что это у нас приют для умалишенных. Просто нынче был такой день, и теперь такая ночь…
Мешаев Второй. Да я ничего…
Антонина Павловна (к Барбошину). А в вашей профессии есть много привлекательного для беллетриста. Меня очень интересует, как вы относитесь к детективному роману как таковому.
Барбошин. Есть вопросы, на которые я отвечать не обязан.
Мешаев Второй (к Любови). Знаете, странно: вот — попытка этого господина, да еще — одна замечательная встреча, которая у меня только что была, напомнили мне, что я в свое время от нечего делать занимался хиромантией, так, по-любительски, но иногда весьма удачно.
Любовь. Умеете по руке?..
Трощейкин. О, если бы вы могли предсказать, что с нами будет! Вот мы здесь сидим, балагурим, пир во время чумы, — а у меня такое чувство, что можем в любую минуту взлететь на воздух. (Барбошину.) Ради Христа, кончайте ваш дурацкий чай!
Барбошин. Он не дурацкий.
Антонина Павловна. Я читала недавно книгу одного индуса. Он приводит поразительные примеры…
Трощейкин. К сожалению, я неспособен долго жить в атмосфере поразительного. Я, вероятно, поседею за эту ночь.
Мешаев Второй. Вот как?
Любовь. Можете мне погадать?
Мешаев Второй. Извольте. Только я давно этим не занимался. А ручка у вас холодная.
Трощейкин. Предскажите ей дорогу, умоляю вас.
Мешаев Второй. Любопытные линии. Линия жизни, например… Собственно, вы должны были умереть давным-давно. Вам сколько? Двадцать два, двадцать три?
Барбошин принимается медленно и несколько недоверчиво рассматривать свою ладонь.
Любовь. Двадцать пять. Случайно выжила.
Мешаев Второй. Рассудок у вас послушен сердцу, но сердце у вас рассудочное. Ну, что вам еще сказать? Вы чувствуете природу, но к искусству довольно равнодушны.
Трощейкин. Дельно!
Мешаев Второй. Умрете… вы не боитесь узнать, как умрете?
Любовь. Нисколько. Скажите.
Мешаев Второй. Тут, впрочем, есть некоторое раздвоение, которое меня смущает… Нет, не берусь дать точный ответ.
Барбошин (протягивает ладонь). Прошу.
Любовь. Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее… например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждет удивительное, страшное, волшебное счастье…
Трощейкин. Тише! Мне кажется, кто-то позво-нил… А?
Барбошин (сует Мешаеву руку). Прошу.
Антонина Павловна. Нет, тебе почудилось. Бедный Алеша, бедный мой… Успокойся, милый.
Мешаев Второй (машинально беря ладонь Барбошина). Вы от меня требуете слишком многого, сударыня. Рука иногда недоговаривает. Но есть, конечно, ладони болтливые, откровенные. Лет десять тому назад я предсказал одному человеку всякие катастрофы, а сегодня, вот только что, выходя из поезда, вдруг вижу его на перроне вокзала. Вот и обнаружилось, что он несколько лет просидел в тюрьме из-за какой-то романтической драки и теперь уезжает за границу навсегда{243}. Некто Барбашин Леонид Викторович. Странно было его встретить и тотчас опять проводить. (Наклоняется над рукой Барбошина, который тоже сидит с опущенной головой.) Просил кланяться общим знакомым, но вы его, вероятно, не знаете…
Занавес
1938
Ментона
Примечание
В начале 1936 г. в Париже был основан новый постоянно действующий репертуарный «Русский драматический театр» (Русский театр), для которого И. И. Бунаков (Фондаминский), оказывавший финансовую и организаторскую поддержку этому начинанию, предложил Набокову сочинить пьесу.
Набоков был увлечен этой идеей, по-видимому, уже с июня 1936 г.: «Сочинял я ночью пьесу и отвратительно спал», — писал он жене 11 июня 1936 г. (BCNA. Letters to Vera Nabokov). Пьеса была, очевидно, отложена, и новые упоминания о драматургических занятиях относятся уже к февралю 1937 г. Однако, прежде чем написать «Событие», Набоков работал над другой пьесой для Русского театра, судя по ее сюжету, ничего общего с «Событием» не имевшей. Ей, в свою очередь, предшествовал иной замысел: «Видаюсь с актерами, актрисами (моя leading lady[30] Бахарева очаровательна, вчера у нее обедали с Ильюшей <sic> и В. М. [Зензиновым]) <…> пьесу писать мучительно (я тебе рассказывал ее тему: веселая, милая барышня появляется с матерью в курорте — и все это только interv.<al> luc.<id>[31] — и кончается — неизбежно — тем, что она возвращается в свое („театральное“) безумие). Но начал-то я было писать другую вещь — и ничего не вышло — яростно разорвал пять страниц. Теперь ничего, покатилось, может быть даже колесиками оторвусь от земли, и побежит по бумаге та двукрылая тень, ради которой только и стоит писать» (Там же. 10 марта 1937 г.). О поступившем Набокову заказе и о его работе над пьесой в это время уже было известно артистам Русского театра: несколькими днями ранее Набоков писал жене о литературно-театральной «вечеринке», на которой Е. Кедрова, «очень глазастая актрисочка, которую Алданов считает новой Комисаржевской <sic!> <…> бесстыдно клянчила у меня роль» (Там же. 7 марта 1937 г.).
