Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница
Судья. Не об этом речь! Расскажите, как было дело и что вы требуете от ответчика?
Лянка. Я, господин судья, требую, прошу прощенья, своей чести, потому что он облаял меня и бутыль с тремя литрами наливки самого первого сорта, которую еще осенью привезла на извозчике от господина Маринеску — бригадира с базара, когда еще господин Томицэ сказал, чтобы взять в пролетку…
Судья. Кого взять в пролетку?
Лянка. Бутыль… Потому сказал…
Судья. Кто сказал?
Лянка. Господин Томицэ… что, дескать, разобьется.
Судья. Кто разобьется?
Лянка. Бутыль, господин судья.
Судья. Истица, чего вы городите? Отвечайте наконец на мои вопросы! Что вы требуете от ответчика?
Лянка (громко и торопливо). Прошу прощенья, моей чести, господин судья, которую он обругал непотребными словами и разбил бутыль, а платить за нее не хочет… (Жалобно.) Я женщина бедная, ведь это грех так со мной поступать! Пришел, за душой ни гроша, напился вдребезги, а потом, когда я хотела позвать полицейского, говорит, что меня сажей вымажет, а сам улизнуть хочет, и тут-то — трах об стойку, прямо вдребезги.
Судья. Что вдребезги?
Лянка. Бутыль с наливкой, а потом удрать хотел.
Судья. Кто?
Лянка. Да вот он.
Судья. Чего же вы от него требуете?
Лянка. Моей чести и три литра наливки первого сорта…
Судья. Хорошо. Садитесь и молчите.
Лянка. Ведь как было? Он пришел…
Судья. Молчать!
Лянка. Молчу, только…
Судья. Замолчите сейчас же!
Лянка. Уже замолчала.
Судья. Янку Зуграву! Что вы можете возразить против претензий истицы?
Ответчик (он пьян и говорит медленно). Я, господин судья? Это она мне говорит, прошу прощенья: «Опять ты явился, свинья?» Чтобы деликатность в обращении с клиентом, так этого у нее никогда не бывало. Вот я и говорю, уж коли господин Митикэ…
Судья. Кто такой этот господин Митикэ?
Лянка. Господин судья, целую ручку, вы посмотрите, ведь он и сейчас на ногах еле держится.
Судья. Молчите, я вас не спрашиваю. (К ответчику.) Кто такой господин Митикэ?
Ответчик. Господин Митикэ? Не знаете господина Митикэ? (Иронически улыбается.) Сам черт ему не брат, этому господину Митикэ!
Судья. Отвечайте серьезно! Кто такой господин Митикэ?
Ответчик. Господин Митикэ — из налогового управления. (Многозначительно улыбается.) Теперь понятно, в чем тут дело? (Подмигивает.)
Судья. При чем тут господин Митикэ?
Ответчик. Ведь он же за ее патент уплатил.
Лянка. Да провались на месте…
Судья. Молчать! (Ответчику.) Не о патенте идет речь, а о бутыли с наливкой.
Ответчик. Ну, упала она с прилавка, господин судья, на краешке стояла.
Судья. Кто ее столкнул?
Ответчик. Видно, черт попутал, потому она хотела позвать полицейского… Я не хотел, я сам коммерсант…
Лянка (показывает ему нос). Коммерсант! Как бы не так! Куриной кожей торгует!
Судья. Призываю вас вести себя прилично! Я не разрешаю здесь показывать нос!
Ответчик (довольный). Правильно, господин судья! Теперь вы сами видите, что она за выродок!
Судья. И вам я не разрешаю вести себя здесь недостойно! (Сурово.) Понятно?
Лянка (весело). Ха-ха-ха! Браво, господин судья! Пусть скажет, какой коммерцией он занимается.
Судья. Замолчите, а то удалю из зала.
Ответчик. Ха-ха-ха! Браво…
Судья (очень строго). Отвечайте, какой коммерцией вы занимаетесь?
Ответчик. Был я маляром, господин судья. Только увидел, что иностранная конкуренция совсем меня губит, и тогда завел лотерею на ярмарке.
Судья. А о саже как зашла речь?
Ответчик. Я хотел ее только попугать, что вымажу (подмигивает), прошу прощенья, физиономию ее лица…
Лянка. Значит, только напугать? А кто пришел как-то раз с шапкой, полной сажи?
Ответчик. Что про то говорить! Это была другая история! (К судье.) Это была политика, где ей, бабе, понять!
Судья. Хорошо, все хорошо. Но почему вы явились в суд пьяным?
Ответчик (печально). А коли у меня, господин судья, без этого куража не хватает.
Судья. Довольно.
(Выносит приговор: взыскать с ответчика Янку Зуграву семь лей в возмещение убытков и две леи за судебные издержки.)
Лянка. Господин судья, целую ручку, а как же моя честь? Что с ней останется?
Ответчик (ехидно). Это уж забота господина Митикэ!
1893
НАГРАДА ЗА ПАТРИОТИЧЕСКУЮ ЖЕРТВУ
Перевод Р. Рубиной и Я. Штернберга
Наконец-то… Всего несколько часов осталось до утра одиннадцатого февраля, когда должен был произойти переворот. В казарме на Дялул-Спири артиллеристы окутывали колеса пушек соломой, чтобы на рассвете, не нарушая ночной тишины и мирного сна обитателей предместья, подойти с тыла к королевскому дворцу и поддержать там операцию заговорщиков. Военные выполнили свой долг, штатские тоже не ударили лицом в грязь.
Группы заговорщиков собрались в последний раз. Чтобы читателю все стало ясно, следует сказать, что широко развернутая подпольная организация состояла из отдельных небольших групп — от десяти до восемнадцати человек. В каждой группе несколько человек были связаны, втайне от остальных ее членов, с представителями другой группы. Таким образом, если бы даже удалось напасть на след заговорщиков, пострадала бы только горсточка людей. Организация была создана покойным К.-А. Росети[94], по классическому образцу организации Мадзини[95].
В этот вечер происходило собрание одной группы, которая состояла главным образом из молодых энтузиастов, если не считать двух-трех торговцев. Председатель, фанатик-либерал, который, скрываясь в 1848 году в Бруссе[96], раздобрел там на турецких хлебах, произнес краткую речь приблизительно такого содержания:
— Братья! Сейчас не время для разговоров, настал час решительных действий. Вооружитесь мужеством: великий миг приближается. Возможно, что еще до рассвета мы будем призваны принести большую жертву, какую отечество вправе требовать от истинного гражданина. Будем готовы на все! Никакие опасности не помешают нам выполнить долг патриота!
Председатель кончил свою торжественную речь. Молодые карбонарии, скрежеща зубами, подняли сжатые кулаки, что заменяло аплодисменты и одобрительные возгласы, ибо всякому известно, что в условиях конспирации нельзя шуметь. Пока председатель говорил, один из торговцев усердно шарил в карманах своих шаровар. Когда же оратор замолк, он встал, вынул из кармана довольно объемистый, туго набитый, засаленный кошелек и решительно направился к председателю. Шумно швырнув кошелек на стол, между подсвечниками, торговец сказал:
— Если наступило время для жертв, то и я не останусь в долгу.
Он принялся развязывать шнурок кошелька, а председатель и молодые энтузиасты смотрели на него с едва скрываемым отвращением. Один из них, самая горячая голова, не мог совладать с собой и крикнул с негодованием: «Хам хамом и останется!» Но все были очень голодны, и вид пузатого кошелька охладил первый порыв возмущения. Молодые энтузиасты переглянулись и, позабыв, что находятся в конспиративном кабачке, зааплодировали и дружно закричали:
— Ура! Ай да патриот! Да здравствует дядя Ницэ!
Бедняги потянулись жадными руками к кошельку, но тут толстокожий патриот взял его со стола и сунул обратно в карман.
— Ладно, — сказал он, — свою долю я вношу. Но кто даст еще, и сколько?
Председатель обменялся взглядами с молодежью и обратился к торговцу:
— Дядюшка Ницэ! У нас все по-братски: каждый дает, что может и сколько может. Например, эти молодцы, которым, как говорится, нечего терять, готовы жизнью рисковать, храни их господь! Ведь мы нешуточное дело затеяли. Подумайте только, дядя Ницэ, гарантии семи держав… Парижское соглашение… Получается, что мы идем против Наполеона Третьего. Это вам не игрушки, дядюшка Ницэ! Вот я и говорю: они, эти ребята, и на смерть пойдут, если понадобится.
— Упаси бог! — произнес дядя Ницэ. — Было бы жалко…
— Да, но это вполне возможно, не правда ли? Другое дело вы, человек совершенно иного склада, богач, коммерсант, — для вас нет смысла бросаться очертя голову туда, куда они кинутся. Недаром господь бог так все и распределил на земле: кому в удел заботы, а кому, к примеру, капитал. Сколько бы каждый ни вкладывал в общее дело, прибыль делится потом поровну, ибо все мы патриоты… Правильно я говорю?
