Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Уже, казалось, исчерпал до дна
Спесивый смертный море наслаждений,
В пирах и на одре любовных бдений
Дань роскоши платить любя сполна.

Все, что земля приносит и волна,—
Все наше, все для наших вожделений,—
Вот главное из общих заблуждений
И в прежние и в наши времена.

И наконец изысканное блюдо
Ноздрям голодным бренный мир принес
Индийский дым из малого сосуда.

Что дальше? Мир катится под откос!
Табак — его последняя причуда —
Усладою мирскою тешит нос.

Фортуна шутит. Для нее игра —
Дарить и отнимать одновременно,
То вознося, то ставя на колена,
И счетом битва — цифрами хитра.

Сверкает злато, груда серебра,
Влечет несметных воинов арена.
Фортуна к ним скупа попеременно
И — столь же неояшданно — щедра.

Ты видишь, как своей беды грядущей
Виной рука бывает: риск велик,
И жребий в ней самой — в руке сдающей.

Я на примере карточном постиг,
Что в жизни все решает миг бегущий.
Один короткий неделимый миг.

Добычу Марса, алчного жнеца,
Я озирал, на поле сечи стоя, —
На этом лоне жуткого покоя,
Где спал мертвец в объятьях мертвеца.

Белели кости павших в гуще боя,
И труса отличить от храбреца,
Безродных — от рожденных для венца
Пытался я, догадки втуне строя.

И я подумал: если всех одна
Материя для жизни породила,
И смерть должна рожденью быть равна.

Коль скоро смертным суждена могила,
Возьмет и роскошь бренную она.
Людскому веку — краткий миг мерило.

Волне послушны, лопасти стучат
Стоящего над берегом колосса,
И медленно тяжелые колеса
Вращаются, одно другому в лад.

И каменные жернова скрипят,
И торопливою стопой с откоса
Церера сходит, золотоволоса,
И камни злато в белый снег мельчат.

Так Время крутит нас, мой друг Камилло,
Обруша на людей свою реку:
Минуло детство — юность наступила;

Проходит зрелый век — и старику
Не за горами видится могила,
Чей камень в прах стирает нас, в муку.

Ты видишь — по земле живые точки,
Как бы живые атомы, снуют,
Согласно, дружно, не поодиночке,—
То здесь они, то там, то снова тут?

Цепочкою ползут — и все в цепочке
По зернышку не без труда влекут,
Чтобы добычу закопать в лесочке
И продолжать неутомимый труд.

Понаблюдай за этой канителью,
Ты, что, алчбою душу распаля,
Богатства копишь потом, чужд веселью.

Так и умрешь, алчбы не утоля,
Ты, сделавший стяжанье главной целью,
Тогда как цель стяжания — земля.

Враги, я принимаю бой, тем паче
Что спор — о том сегодня, кто сильней,
А не о том, кто баловень удачи.
Я не слабее вас, хоть вас бедней.

Я травли не боюсь. Будь я богаче,
Сложи Фортуна у моих дверей
Свои дары, все было бы иначе,
Вы милости искали бы моей.

Лишен богатства я, но не булата,
Не так ли? Землю я не упрекну
В том, что она щедрей для супостата.

Я перед вами шеи не согну:
Чтоб мир купить, я не имею злата,
Но меч имею — продолжать войну.

Я на тебя смотрю прощальным взглядом,
Земля моя. Ты мачеха, не мать.
Чужим я стану воздухом дышать,
Чужбина для меня не будет адом.

Меня сочла ты недостойным чадом,
На мне — проклятья твоего печать.
Чего другого от отчизны ждать,
Что за любовь всегда платила ядом?

Приют найду я в стороне любой,
Где слава звуком лиры вдохновенной
Опередить приход сумеет мой.

Таков скитальца жребий неизменный:
Безвестный — он в отечестве чужой,
Прославленный — он гражданин вселенной.

Неимоверной тупости плоды!
Какая глупость — верить твердолобо,
Что дикая сегодняшняя злоба
Навеки может скрыть свои следы!

Пускай в огонь цензурные суды
Швыряют кипы книг, пусть смотрят в оба,
Доводят сочинителей до гроба,
Пусть консулы, как никогда, тверды,—

Помилуй, Цезарь, ведь они не правы:
Безумие — на книги класть запрет
И требовать над автором расправы!

Писателей бранить — себе во вред:
Творенью только прибавляют славы,
Когда его не выпускают в свет.

Настанут времена: в своем просторном храме
Услышишь кубков звон, и ты тогда прильнешь
К вину пурпурному священными устами;

И блуд увидишь ты, скопленье пьяных рож,
Краев святых одежд коснется грязь разврата,
И тот же самый рок, тебя ввергавший в дрожь,

Теперь уже грозит печальною утратой
Венца бесценного, что верою благой
На голову твою возложен был когда-то;
И лишь постигнет хлад и голод моровой
Шутов, что здесь, глумясь, хохочут до рассвета, —
Ты их в смятении увидишь пред собой.

Начнут смущать твой ум зловещие приметы;
Ты тщетно вечного блаженства будешь ждать,
И ужас за тобой пойдет бродить по свету.

Молва, меж тем, крылами шумно бьет,
Неся известья в царские хоромы;
И вот Юпитер грозный узнает,
К какому небывалому погрому
Пустая распря смертных приведет —
Ему-то их неистовства знакомы!
Он, дабы избежать грядущих бед,
Зовет богов Гомера на совет.

В конюшнях Неба началось движенье —
Впрягают мулов в легкие возки,
Их сбруи вызывают удивленье,
Изысканны их седла и легки,
А конюхи — уж вовсе загляденье!
Красуются на мулах седоки,
За ними слуг в ливреях ярких стая
Спешит, расшитым золотом блистая.

Князь Делоса на бричке первым был,
Его испанских скакунов копыта
Топтали небеса что было сил —
Шестерка эта всюду знаменита! —
Себя он красной мантией укрыл,
Которая руном была подбита,
Две дюжины девиц ему вослед
Бежали, словно бабочки на свет.

Паллада с яростью во взоре мчалась
Верхом на иноходце молодом,
Богиня очень странной представлялась
В обличии причудливом своем;
Испанская мантилья сочеталась
На ней с туникой греческой, притом
Был у нее — читатель знать обязан —
Турецкий ятаган к седлу привязан.

Любви богиня в двух возках неслась,
В одном три грации сидели с нею
И сын-красавец, в пурпур разрядясь,
А во втором, от быстрой скачки млея,
Наставник сына, рядом, развалясь,
Сидел мужчина, вряд ли я сумею
Присутствие его вам объяснить,
Но вы уж догадались, может быть?

Старик Сатурн, простуженный и хилый,
К скамейке был привязан ремешком,
Клистир — эмблема старости унылой —
Был около него с ночным горшком,
Зато на Марса любо глянуть было —
Он по картинкам каждому знаком —
Скакун был полон сил, доспехи рдели
И перья шлема по ветру летели.

Богиня злаков с Бахусом вдвоем
В карете очень весело болтали.
Нептун в повозке ехал нагишом,
Лишь водоросли старца прикрывали,
Зато дельфин служил ему конем,
Которого и тучи не пугали.
Роптала мать, вздыхая: «Как же так?
Он все же бог, а поглядишь — рыбак!»

Диана лишь на зов не появилась,
Она чуть свет ушла стирать белье
В тосканские болота, так случилось,
Что не было досуга у нее,
Старуха-мать за дочку извинилась
И вновь за дело принялась свое —
В ее руках легко мелькали спицы,
Она чулок вязала для девицы.

Юнона просто мылась, в полдень жаркий
Не дал бы ей прохлады сам Эреб,
Мениппу в кухне помогали Парки,
Для небожителей готовя хлеб,
А после паклей занялись кухарки —
Прясть нити человеческих судеб,
Силен у погреба стоял, вздыхая,
Для слуг вино водицей разбавляя.

Ключи блеснули, загремел запор,
Засовы золотые заскрипели,
И боги, перейдя широкий двор,
В огромном зале с гордостью воссели.
Искрился златом мощных стен узор,
И фризы самоцветами блестели —
В подобном зале мог любой наряд
Казаться как бы вроде бедноват.

Вверху, где все рассвечено звездами,
Сидит героев славных длинный ряд,
Вот загремели трубы, вносят знамя,
Великий начинается парад:
Идут три сотни стольников с пажами,
Угодливые слуги семенят,
Алкид, являясь гвардии главою,
Колонну замыкает с булавою.

Поскольку он от буйства своего
Еще не излечился в полной мере,
Давил он, не жалея никого,
Зевак, вокруг теснившихся как звери,
Швейцарца он напоминал того,
Который, предан христианской вере,
Так путь во храм для папы расчищал,
Что не один хребет, поди, трещал.

В больших очках и в головном уборе
Юпитера Меркурий шел с мешком,
Все изъявленья просьб, обид и горя
На множестве бумаг хранились в нем,
Для смертных сам он — не судья в раздоре,
А посему мешок сей целиком
От относил в уборную владыки,
Где дважды в день вершился суд великий.
……………………………