Антология - Поэзия Латинской Америки

Нет, не женщины, небеса и вино,
не солнца скала высоченная,
не город громадный, горящий,
как грудь обнаженной красавицы-истины,
неприкаянной в хаосе башен стандартных,
не скорбь, не любовь и не сладкий ужас
искусства, карабкающегося
по космическим высям, нет, никогда,
но прежде всего, но выше, краше
и ярче всего — пролетарская революция
общество равных людей, сияющее лучезарно.

Оно рождается из глубин,
диалектикой вспоротых,
словно младенец из материнского чрева,
как семя, кровоточащего в давильне граната —
когда кожура разрывается с треском,
сок вытекает и слетаются пчелы.
Оно — всеобъемлюще и грандиозно:
неисчислимы легионы борцов,
большевиков, восставших рабочих;
Власть Советов — как плодоносное дерево,
на ветках которого спеют миры и планеты,
звенящее, полное радости дерево,
взращенное волей природы самой,
корнями своими сцепившее все потрясенья
истории (каштан, померанец и яблоня, —
они расцвели в Октябре).

Плечом к плечу — рабочие и интеллигенты,
все, кто угнетен, унижен и иссечен плетьми,
голодные батраки, отважные люди —
поднимайтесь на бой с буржуа-палачами
за ЗЕМЛЮ, за ХЛЕБ, за СВОБОДУ,
за коммунизм, марксизм-ленинизм и Советы,
рвитесь вперед, подобно красным быкам,
направляя движенье времен.

Океаны и армии диалектически слиты,
сердце и разум, сплавленные воедино,
вздымают окрашенный кровью флаг,
наша судьба, наша жизнь повседневная — подвиг;
правда в каждом из нас полыхает огнем
неукротимым и светлым
и в дыму баррикад пробуждает
достоинство человека;
и над этой землей человеческой встает
в ослепительном блеске —
словно меч из чистого золота,
разящий фашизм и войну, —
высшая из вершин: СССР, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ,
ПАРТИЯ, ИНТЕРНАЦИОНАЛ;
товарищ Ленин приветствует нас,
наперекор молчанию смерти и мрака.

Вы, изможденные возрастом,
горестями и заботами,
все, кто обременен семьей и хозяйством,
обманут химерами,
кто, согнувшись от страха, тащит ярмо
унылого жалкого бога, —
становитесь в ряды солдат
диктатуры пролетариата,
будьте свободными, стойкими и сплоченными,
вперед на борьбу с последними клочьями тьмы,
стройтесь в боевые порядки!

Кружится бабочка на солнце,
вся загораясь временами.

Листа коснется, застывая,
частица пламени живая —
и лист колышет это пламя.

Мне говорили: — Ты не болен.
Все это бред. Тебе приснилось.

Я тоже что-то говорил им.
И лето жатвою сменилось.

Печальных рук сухие кисти
на горизонт роняет Осень.
И сердце сбрасывает листья.

Мне говорили: — Ты не болен.
Все это бред. Тебе приснилось.

И время хлеба миновало.
И снова небо
прояснилось.

Все на земле, друзья, проходит.
Все покидает и минует.

И та рука, что нас водила,
нас покидает и минует.

И те цветы, что мы срываем.
И губы той, что нас целует.

Вода, и тень, и звон стакана.
Все покидает и минует.

И время хлеба миновало.
И снова небо
прояснилось.

А солнце лижет мои руки
и говорит: — Тебе приснилось.

И ты не болен. Это бредни.
Взлетает бабочка и чертит
круг огнецветный
и последний.

Злой дух здесь овладел землею омраченной,
сгреб нивы нежные, кривые горы сдвинул;
когтями он изрыл поверхность защищенной
прямолинейными аллеями равнины.

И насыпь поднялась, стряхнув свою усталость;
ладонью скорбною раскрылся холм; и, точно
хмельные всадники, галопом тучи мчались
в отрыве от небес, от бога и от почвы.

И землю взрыл поток; земля от наводненья
бежала с мокрым лбом, утробу раскрывая.
В проклятых сумерках в различных направленьях
катились поезда, как тигры, завывая.

Я — слово этого пейзажа неживого,
я — сердце этого пустого небосвода;
когда иду в полях с душой, открытой ветру,
в моих артериях шумят речные воды.

А ты куда идешь? Как глина голубая,
пространство под рукой ваятельницы-ночи.
И не зажгут звезду. Глаза мне застилая,
медовый аромат плывет с полей Лонкоче.

Это утро набухло бурей,
рвущейся из жаркого сердца лета.

Колышутся, словно прощальные платочки,
белые тучи в руках бродячего ветра.

О наше влюбленное молчанье бьется
огромное сердце тревожного ветра.

Чудесным оркестром гудит в деревьях
колокол ветра, полный бурь и песен.

Ветер крадет опавшие листья,
швыряет птиц, как живые стрелы.

Листва взлетает, как желтое пламя,
как металл невесомый, как волна без пены.

И тонет в буре корабль поцелуев,
сраженный неистовым ветром весенним.

Я люблю тебя здесь,
Где в темных соснах запутался ветер,
Где мерцает луна над волной бродячей
И тянутся дни, похожие друг на друга.

Танцуют в тумане неясные тени.
Чайка горит серебром на фоне заката.
И парус порой. И высокие-высокие звезды.

Черный крест корабля.
Одинокий,
Прихожу на заре и даже в душе своей чувствую влажность.

Шумит и снова шумит далекое море.
Это гавань.
Здесь я люблю тебя.

Здесь я люблю тебя, и напрасно тебя горизонт скрывает.
Я люблю тебя даже среди этого холода.
Порою плывут поцелуи мои на тяжелых больших кораблях.
Корабли эти рвутся туда, куда им вовек не доплыть.
Мне кажется, я так же забыт, как этот проржавленный якорь.
Как печалей причал. К нему пришвартован лишь вечер.

Как устала моя бесполезно голодная жизнь!
Нет у меня того, что люблю я. Ты так далеко.
С горечью вижу, как лениво спускаются сумерки.
Но тут надвигается ночь и петь для меня начинает.
Луна заставляет кружиться и сны и мечты.

На меня твоими глазами смотрят огромные звезды.
Я люблю тебя — и поэтому темные сосны
Поют на ветру твое имя бубенцами иголок.

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.

Написать, например: «Этой звездною ночью
лихорадит далекие синие звезды».

Ветер ночи кружит в небесах и поет.

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.
Я любил ее: по временам и она меня тоже любила.

Вот такою же ночью, как эта, ее обнимал я.
Сколько раз я ее целовал под открытым для вечности небом.

Любила она меня; по временам я любил ее тоже.
Да и как не любить было эти большие прямые глаза?

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.
Подумать — она не со мной. Ощутить, что ее потерял я.

Слышать эту огромную ночь — без нее она стала огромней,
И росою на пастбище падает на душу стих.

Ну и что ж, что любовью не мог я ее удержать?
Этой звездною ночью она не со мною.

Это все. Чей-то голос поет вдалеке. Вдалеке.
Но душа не смиряется с тем, что ее потерял я.

Я ищу ее взглядом, как будто хочу подойти к ней.
Сердце ищет ее, а она не со мною.

Такая же ночь, и белеют под нею все те же деревья.
Мы тоже ведь были тогда, но уже мы — не те.

Не люблю ее, нет, но, быть может, люблю.
Так любовь коротка, так огромно забвенье.

Потому что в такую же ночь я ее обнимал,
душа не смиряется с тем, что ее потерял я.

Хоть это последнее горе, которое мне причиняет она,
и это последние строчки, которые я ей пишу.