Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Это все до того знакомо,
Словно это было всегда:
У ослизлых плит волнолома
Непрерывно пляшет вода.

Перепрыгивает по кругу
Шаткий блик от волны к волне
И прожилки света упруго
Извиваются в глубине.

Взмахи ветра холодной солью
Камень щек моих наделят;
В ясных далях с неясной болью
Непрерывно летает взгляд.

И под куполом океана
Досягнуть он рвется туда,
Где цепочкой сгустков тумана
Голубые идут суда.

Принимает мое наследье
Избежавший моих страстей -
Корабельной надежной медью,
Беспредельным гулом снастей.

Я стал уставать от себя самого,
На люди выходим мы только вдвоем
И не отступаемся от своего,
Обязаны вечно стоять на своем.

Я только один неразделен с собой,
Но, к обществу выйдя, с досадой смотрю,
Как я норовлю вознестись над толпой,
Натужно сержусь, восхищаюсь, острю.

Как будто бы кто понуждает меня
Казаться умней, благородней, живей,
Желанье дрожащее укореня
В усталую пашню натуры моей.

Казалось, что лемех свирепый вспорол
И вывернул наверх глухие слои -
Так душу свою я нещадно борол,
Чтоб в ней прижились вожделенья мои.

Хоть злым не считался я, но не прощал
Нападок на мненья свои и дела, -
Я, словно медведица, их защищал,
Какой бы позорной их суть ни была.

Но, сбившись с годами со счета потерь,
Я жизнь не сумел произвольно создать;
Одно мне воистину нужно теперь -
Чтоб только никто не мешал наблюдать,

Как бьется сплетенье сверкающих вод,
Которые катит каньон ледяной,
Как дым среди зыбких деревьев плывет
И с горней сливается голубизной.

Эллинг с сельскохозяйственной техникой - как музей палеонтологии,
Где железные ящеры так безобидно спят.
Их отрешенности не нарушают двуногие,
Возле резиновых лап группируясь, как кучки опять.

У бетонных стропил, где из окон решетчатых льется пыльное освещение,
Отчужденно скопились птичьи кличи, порханье, возня;
Но когда я покину неподвижность и тишь помещения,
Свет неистовый полдня в воротах задержит меня.

В институтском дворе, где так хрипло асфальта сияние
И где, сгрудясь, кобенясь от зноя, разинули сохлые рты вентиляционные короба,
Цепенеет меж грудами злаковых трав колыхание,
А над ним замерла, обессилев, заборов седых городьба.

Сесть в прохладном углу, где кирпич запекшейся раною
Из-под рухнувшей штукатурки кажет, как нагноение, мох,
И следить за сосущей, сгущающей свет травяной подзаборной поляною, -
Как, ворочаясь в сытой дремоте, она длит свой изломчатый вздох.

Так сидеть и сидеть, не спеша пищу чувств переваривая,
Ждать, пока предвечерье своим золотом двор замостит;
Пролетит ветерок, с шумом листьев перебранку механиков спаривая,
И во мраке гаражном машина покорной коровой стоит.

Как томят эти дни! Тополя истекают слезами
И гудят в корпусах сквозняки похоронной трубой.
Самосвалы один за другим подъезжают, скрипя тормозами -
Экскаватор их мясом развалин попотчует их на убой.

Горький запах разрухи, безжалостный скрежет стекольный
Здесь встречают меня - и застыл в карауле бездверный косяк.
Проникает откуда-то вкрадчивый холод подпольный,
Свет втянуло окно - и бескровный царит полумрак.

Мы решаем за мертвых и тех, чья пора не настала,
Мы не знаем сомнений, легко добивая дома.
Никогда я здесь не был, но то, как здесь жизнь протекала,
Так представится ясно, что, кажется, сходишь с ума.

Коридор оглушал толкотнею, а кухня - густой говорильней,
Детским топотом, дребезгом люстр оглушал потолок.
Всё умолкло навеки, - но, памяти нашей бессильней,
В тишине всё шуршит равнодушно обоев отодранных клок.

Возвращаюсь домой, - но комок, застревающий в горле,
Мне напомнит ненужную верность ступеней, хранящих следы
Тех бесчисленных ног, что в камнях углубленья протерли,
Возвращаясь с войны или с горькой восточной страды.

Сижу, любуясь на природу,
Спиною к старому стволу,
Гляжу, как, стряхивая воду,
Пес превращается в пчелу;

Как, словно зыбкая амеба,
В траве ворочается тень,
И Бога умоляю, чтобы
Тянулся вечно этот день;

Чтоб не смутило беспокойство
Дремотный этот водоем,
Чтоб не нарушилось довольство,
Здесь опочившее на всем;

Чтоб длилось колебанье теней,
Вода плескалась тяжело,
Однако чтобы изменений
Движенье это не влекло;

Чтоб наподобье кинопленок
Пошел по кругу бег минут,
Чтоб вновь и вновь бросал ребенок
Все тот же камень в тот же пруд;

Чтоб мир, объединенный мною,
Сознаньем дремлющим моим,
Куда-то влёкся в лаве зноя -
И оставался недвижим,

Чтоб гладь прудов всегда стояла
И отражала небеса,
Чтоб вечно радуга стояла
Над шерстью вымокшего пса.

Ты снова толкуешь мне спьяну,
Что видишь божественный свет.
Устроен ты все-таки странно,
Мой старый товарищ-поэт.

Пусть звуками сладостных песен
Ты целые сутки томим -
Не думай, что ты интересен
Согражданам мрачным своим.

Я верю - ты все же заметишь,
Проспавшись в конце-то концов,
Что светом уловленным светишь
В кошмарные бельма слепцов.

Отвлекшись от слов и улыбок,
Проникнешь в суть жизни людской,
Поймешь, как ты странен и зыбок
С твоей благородной тоской.

Движенья людей машинальны,
Заложены речи извне,
И движутся толпы печально
По улицам, словно во сне.

Товарищ, как хочешь спасайся:
Любимую лиру разбей,
В чащобы лесные подайся
Иль просто без просыху пей;

Снедаемый собственной злобой,
Забейся к мышам в уголок,
Но только вливаться не пробуй
В бессмысленный этот поток.

Пусть голод, пусть даже молчанье -
Всё лучше, чем с прытью блудниц
Вымаливать знаки вниманья
У этих безжалостных лиц.

Не страдая уже, не скорбя,
До последней мельчайшей черты
Я опять вдруг увижу тебя,
И опять улыбнешься мне ты.

Но твое возвращенье - лишь сон,
Ты - другая, и сам я другой.
Это звон, уплывающий звон
Над делящею судьбы рекой.

Не страдая уже, не скорбя,
Я стою на своем берегу.
В светлый мир, где я встретил тебя,
Я вернуться уже не могу.

Твой приход - словно тающий сон,
Словно взмах в отдаленье рукой,
Словно звон, уплывающий звон,
Замирающий звон над рекой.

Нарушилась простая связь
Трудов, семьи, любви, постели.
Цепочка жизни порвалась,
Мои ладони опустели.

Меж пальцев протекли, шурша,
Рассыпавшейся жизни звенья,
И ослабевшая душа
Теперь желает лишь забвенья.

Но, мчась сквозь праздников каскад,
Никак она не позабудет,
Что будут гибель, крах, распад,
И лишь забвения не будет.

Я усмехаюсь, горечь скрыв -
Ведь все потери пустяковы,
Ведь неизбежно ждет разрыв
Все наши цепи и оковы.

Смерть - исказитель исконный,
Помер - и дело табак:
Образ мой глаже иконы
Вылижет сора писак.

Дескать, я жил благородно,
С каждым был добр и хорош:
Сахара сколько угодно,
Правды же нет ни на грош.

Я тосковал, не имея
Средств для творения зла,
И потому лишь в уме я
Черные делал дела.

Губы кусая до крови,
Злобу я ловко скрывал,
Просто бодливой корове
Рога Господь не давал.

Просто боязни и лени
В сердце не смог я изжить,
Просто за тонущих в тлене
Жизнь не хотел положить.

Скопища, полные пыла,
Хлынуть за мною могли б.
Бич Провиденья, Аттила,
В юноше скромном погиб.

Всё же придется вам тошно,
Коль я в Другом оживу.
Смех на бумаге - не то что
Смерти оскал наяву.

Пусть из меня получился,
В сущности, только изгой,
Но уже где-то родился
И подрастает Другой.

Каждый живущий покойно
Свыше уже заклеймен.
Религиозные войны -
Дело безбожных времен.