Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

{338}
Во дни фельдфебеля-царя{339}
Капрал Гаврилович Безрукий{340}
Да унтер пьяный Долгорукий{341}
Украиной правили. Добра
Они изрядно натворили, —
Немало в рекруты забрили
Людей сатрапы-унтера.
Особенно капрал Гаврилыч
Вдвоем с ефрейтором своим,
Отменно шустрым и лихим{342},
Так весь народ замуштровали,
Что сам фельдфебель любовались
Муштровкою и всем другим
И «благосклонны пребывали{343}
Всегда к ефрейторам своим».
А мы смотрели и молчали,
Да молча мы скребли чубы, —
Немые, подлые рабы,
Холопы царские, лакеи
Капрала пьяного! Не вам,
Не вам, расшитые ливреи,
Доносчики и фарисеи,
За правду пресвятую встать
И за свободу! Распинать,
А не любить учились брата!
О род презренный и проклятый,
Когда издохнешь ты? Когда
И мы дождемся Вашингтона
И правды нового закона?
Дождемся, верю! Будем ждать!
Не сотни вас, а миллионы
Полян, дулебов и древлян
Гаврилыч гнул во время оно;
А вас, почтенных киевлян,
И ваших милых киевлянок
Отдал своим профосам пьяным
В батрачки тот сатрап-капрал, —
Вам горя мало! А меж вами
Нашелся все же некий малый,
Такой чудак-оригинал,
Что в церкви… в морду дал капралу,
И зажило — как не бывало,
Как на собаке.
Так-то так!
Нашелся все ж один казак
Из многотысячного люда,
Что всю империю смутил,
Сатрапу в морду закатил.
А вы, юродствуя, покуда
Был не совсем здоров капрал,
Юродивым тут нарекли вы
Святого рыцаря. А бывый
Фельдфебель ваш Сарданапал
Послал на каторгу святого,
А для побитого, седого
Сатрапа «вечно» пребывал
Преблагосклонным…
И другого
Не вышло ничего. И драму
По закоулкам темным самым
На свалку вынесли. А я…
О ясная звезда моя!
Меня из пут освобождая,
Ведешь на свалку к Николаю,
Над этой ямой выгребной
Огонь ты разливаешь свой
Животворящий. В смрадном хламе
Передо мной встают столпами
Его безбожные дела…
Безбожный царь, источник зла,
Гонитель правды, кат жестокий,
Что натворил ты на земле!
А ты, всевидящее око!
Знать, проглядел твой взор высокий,
Как сотнями в оковах гнали
И Сибирь невольников святых?
Как истязали, распинали
И вешали?! А ты не знало?
Ты видело мученья их
И не ослепло?! Око, око!
Не очень видишь ты глубоко!
Ты спишь в киоте, а цари…
Да чур проклятым тем неронам!
Пусть тешатся кандальным звоном, —
Я думой полечу в Сибирь,
Я за Байкалом гляну в горы,
В пещеры темные и норы
Без дна, глубокие, и вас,
Поборников священной воли,
Из тьмы, из смрада и неволи
Царям и людям напоказ
Вперед вас выведу, суровых,
Рядами длинными, в оковах…

Ты не лукавила со много,
Ты другом стала и сестрою
Мне, бедному. Меня взяла
Ты за ребяческую руку,
II к пьяному дьячку свела,
И отдала ему в науку.
«Учись! Когда-нибудь, малыш,
И выйдем в люди», — ты сказала.
Я и послушался, глядишь —
II выучился. Ты ж солгала.
Да что! Куда уж в люди нам!
Мы не лукавили с тобою,
Мы прямо шли, и ни зерна
У нас неправды за собою.
Пойдем же, долюшка моя!
О друг мой бедный, нелукавый!
Пойдем же дальше, дальше слава,
А слава — заповедь моя.

А ты, пречистая, святая,
Подруга Феба молодая!
Меня ты на руки взяла
И в даль степную унесла,
И на кургане среди поля,
Как волю, чистое раздолье
Седым туманом повила,
И пеленала, и ласкала,
И чары деяла… И я…
Мой друг, волшебница моя!
Ты мне повсюду помогала,
Заботой нежной окружала.
В степи, безлюдной и немой,
В далекой неволе
Ты сияла, красовалась,
Как цветок средь поля!
Из казармы душной, грязной
Чистою, святою
Пташечкою вылетела
И вдруг надо мною
Полетела и запела…
Золотые крылья
Животворною водою
Душу окропили.
И я живу, и надо мною
Своею божьей красотою
Сияешь ты, звезда моя,
Моя наставница святая!
Моя ты доля молодая!
Не оставляй меня. В ночи,
И днем, и в утреннем тумане
Ты надо мной витай, учи,
Учи нелживыми устами
Вещать лишь правду в наши дни,
Молитвой сердце облегчая.
Когда ж умру, моя святая,
Моя родная! — схорони
Сама ты горемыку-сына
И хоть слезу, мой друг единый,
Из глаз бессмертных урони.

А ты, чумазая торговка,
Пьяная шинкарка!
Почему меня лучами
Не целуешь жарко?
С вором, может быть, в Версале{344}
Ты на новоселье?
Иль с другими путаешься
С тоски да с похмелья?
Ты подсядь ко мне поближе:
С горя ли, от злости
Выкинем с тобой такое —
Удивятся гости.
Мы обнимемся, сойдемся,
Будем жить не споря,
Потому что, дорогая,
Тот же до сих пор я,
За тобой плетусь, как прежде,
Хоть слыхал немало,
Как ты с пьяными царями
По шинкам гуляла,
А всех дольше с Николаем,
В Крыму{345} в злые ночи.
Но об этом я не плачу
И тужу не очень.
Дай тобой налюбоваться,
Дай на грудь склониться,
Под крылом твоим хочу я
В тишине забыться.

Она на барском поле жала
И тихо побрела к снопам —
Не отдохнуть, хоть и устала,
А покормить ребенка там.
В тени лежал и плакал он.
Она его распеленала,
Кормила, нянчила, ласкала
И незаметно впала в сон.
И снится ей житьем довольный
Ее Иван. Пригож, богат,
На вольной, кажется, женат
И потому, что сам уж вольный.
Они с лицом веселым жнут
На поле собственном пшеницу,
А детки им обед несут.
И тихо улыбнулась жница.
Но тут проснулась… Тяжко ей!
И, спеленав малютку быстро,
Взялась за серп — дожать скорей
Урочный сноп свой до бурмистра.

Я, чтоб не сглазить, не хвораю,
Но за собою замечаю —
Неладно с сердцем у меня.
Как бы голодное дитя,
Чего-то ждет оно, рыдает,
Не спит. Быть может, ожидает
Дурного? Доброго не жди —
Напрасно воли поджидаем:
Придавленная Николаем,
Заснула. Чтобы разбудить
Беднягу, надо поскорее
Всем миром закалить обух
Да наточить топор острее
И вот тогда уже будить.
А то, пожалуй, так случится —
До Страшного суда заспится!
Паны помогут крепко спать:
Всё будут храмы воздвигать
И своего царя хмельного
Да византийство прославлять,
И не дождемся мы другого.

Мой боже милый, как их мало,
Святых людей, на свете стало!
Друг другу тайно цепь куют
В потемках сердца, а словами,
Медоточивыми устами
Целуются и часа ждут,
Не скоро ль брата под холстиной
От них на кладбище свезут?…
А ты, о господи единый,
Скуешь лукавые уста
И тот язык велеречивый,
Сказавший: «Мы не суета!»
И возвеличим мы на диво
И разум наш, и наш язык…
И где же тот, кто нам укажет
Не думать так, не говорить?
«Воскресну! — вам он грозно скажет. —
Воскресну ныне ради них,
Людей закованных моих,
Убогих нищих… Возвеличу
Рабов и малых и немых!
Я стражем верным возле них
Поставлю слово. И поникнут,
Как бурей смятая трава,
И мысли ваши, и слова».
Как серебро, что гнуто, бито
И семикратно перелито
Огнем в горниле, — словеса
Твои, о господи, такие.
Раскинь же их, слова святые,
По всей земле! И в чудеса
Твои уверуют на свете
Твои страдающие дети.