Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

Весенней кисти акварель, —
Сквозистый, бледно-васильковый,
Опять по-старому, но новый,
Идет по воздуху апрель.
                  Капель и птичьи голоса
                  На разных нотах переклички,
                  И кокон почек, по привычке,
                  Раскрыл зеленые глаза.
Опять апрель под облаками!
Звенит и снова замирает, —
Лады весны перебирает
Апрель воздушными руками.
                  Лицом к лицу поставив цель —
                  Поднять на нови зеленя,
                  Спеша, волнуясь и звеня,
                  Идет по воздуху апрель!

Весною снится наяву,
И сон набрасывает зыбкий
Воздушный мост на синеву;
Узор ложится на канву,
И правдой кажутся ошибки…
                  Тогда отчетливее трель
                  Вверху, над гнездами, над крышей,
                  И говорливая капель.
                  Какую выдумал апрель,
                  То звонко падает, то тише.
Пускай рассчитаны года,
Отмерен воздух для дыханья,
И пусть исчезнут навсегда,
Как сон, ведущий в «никуда»,
Капель и птичье щебетанье.
                  Но эхо кроется в кустах,
                  И у корней — живая влага;
                  А синь — как озеро чиста,
                  И в синеве — дуга моста,
                  Как лента радужного флага!

Часов не ведает счастливый,
Счастливые грозы не ждут…
Предвестник бурь нетерпеливый —
Метался ветер там и тут.
                  По сторонам — стога и жниво.
                  Вдали — темнело, рокоча.
                  В молчаньи шли, — неторопливо, —
                  И пело счастье у плеча.
А помнишь ли, какою странной
Была, в скрещении дорог,
Печаль мадонны деревянной
С венком увянувшим у ног?
                  Над нами не было тревоги, —
                  Менялась в золото латунь, —
                  И вот ударил в пыль дороги
                  Слезой набухшею июнь…

Сок солнечный струится долу,
А долу — холод — счастье спит.
Белесоватый, млечно-голый
Хранит безмолвие зенит.
                  Напрасно златорунным кладом
                  Пленится сердце — счастья нет.
                  Вот — тень уродливая рядом,
                  Лучам шагающая вслед.
Беспечно розовою пеной
Зарделась облачная рябь.
Свод солнечный чреват изменой,
Скрывая марево и хлябь.
                  Беспечность… Вот она, над нами!..
                  Завет евангельский храня,
                  Как голубь спит, — своими снами
                  Благословив дыханье дня.
Я слушаю тебя, июнь,
Твой голос в зелени каштана.
Который? — Кажется, не юн…
Июня огненная рана!
                  Медвяным ветром у окна…
                  Вниманье ветра мимолетно.
                  Колышет синие полотна
                  Немого свода глубина.
Сквозь сеть трепещущих листов
Упали палевые блики.
На лицемерный мир двуликий —
Июня шелковый покров!
                  Темнеет синь над головой…
                  …Какая тяжесть равнодушья!
                  Какое собрано удушье
                  В июньский воздух грозовой!

В ароматическом пуху
Сгорает лето. Наверху —
Сквозная синяя завеса,
И клубы снежной белизны
В задумчивость погружены,
Прислушиваясь к песне леса.
                  Летучий облачный дымок,
                  Как призрак легок и далек.
                  От снежной оторвавшись стаи.
                  Спешит догнать ее.
                  Высокое избрав жилье,
                  И — незаметно тает.
Все только призраки, все миф…
А солнце льет мифическое злато,
Поверить призракам уговорив, —
Земной бескрылости крылатой.

            На небе прозрачными руками,
Сны со звездами перемешав,
Ночь идет, окутанная снами,
Слушать рост и тайный шорох трав.

            Слушать ветер зыбкий и тревожный.
Плеск и бормотанье зябких вод:
— Здесь не мешкай, путник осторожный…
И в ответ им полночь где-то бьет.

            Тусклый месяц изогнулся рогом,
Сумрак полон топота копыт.
Тень за тенью по пустым дорогам,
Распластавшись в воздухе, летит.

            Сумрак полон вещих волхвований,
Вздохов, содроганий роковых.
Конских грив, безумных нареканий
И последних судорог земных…

            Тянет тлением от каждого оврага.
Пахнет адом каждый Божий сад.
И врага не знает — скользкой шпагой
В этот час заколотый солдат.

            Лорелеи косы распускают,
Голос бездны сладок и высок.
И над кладом медленно сияют
Черный Рейн и золотой песок.

            А над дальним Брокеном смятенье,
Пир горой, и в пламени гора,
За которой пляшут в исступленьи
В древних рощах гномы до утра.

            И над всеми — с мертвыми глазами
Серый призрак, гибель на скале.
…Сеет ночь усталыми руками
Правды и неправды на земле…

            Журчанье первых пчел
И цвет акаций белый,
И беглый из ветвей
Сквозной горячий свет…
Но улица мертвей,
Чем улей опустелый,
Чем тот, кто не пришел,
Кого на свете нет.

            Такая духота
И тишина такая,
Что больше нечем жить
И невозможно лгать.
Дневная суета
Обычно городская
Все ж легче, может быть,
Чем эта тишь да гладь.

            Чем этот тусклый серп
И узкого костела
Постылый силуэт
Над каменной тщетой,
Чем тени этих верб,
Худых и полуголых,
Скользящих в сумрак лет
Сквозь хриплый голос твой.

            Как долго ты тогда
Ждала и все гадала.
Придет иль не придет,
Волнуясь и смеясь.
Как долго шли года,
Как страшно ты устала…
Потом, в какой-то год,
В какой-то грустный час…

            И вот навек одна
На темном перекрестке —
Что вспомнить можешь ты
Из горестей твоих?
Все ночь, как ночь: без сна,
И грязные подмостки,
И грозные мосты,
И рокот мостовых…

            Уже давно замолк
Трамваев шум протяжный.
Не думай о судьбе.
Все спят спокойным сном.
Их сны не о тебе,
Печальной и продажной,
И заперт на замок
Уже последний дом.

            Тебя нельзя любить.
Ты смотришь слишком смело.
Ну, что ж, он не пришел,
Его на свете нет.
Тебя нельзя забыть,
Как цвет акаций белый,
Как пенье первых пчел,
Как беглый вешний свет…

Мокрый город затихнет, растают дома в отдаленьи,
Поплывут светляки и зеленые звезды в листве,
Закачаются ветки, смешаются с травами тени
И, как черные зайцы, шурша побегут по земле.

Воздух после дождя, облака одичалой сирени,
Лес шумящий впотьмах и внезапный малиновый свет.
И на розовой клумбе, обнявши худые колени,
Дремлет маленький леший, чуть-чуть потемневший от лет.