Сергей Трищенко - Антилирика

Где-то – я уж не вспомню, где –
Память стала рыхлой и зыбкой,–
В первый из предпоследних дней
За сучок зацепился ниткой.

А потом – откатился сам,
Или сильным ветром отдуло,–
По оврагам летел, по лесам…
Не порвалась нить – потянулась.

Под уклон ли теперь качусь,
Или под облака взлетаю –
До умопомраченья верчусь,
Уменьшаюсь, худею, таю…

Нить всё тянется из меня,
По спине скользя неприятно.
Как хотел бы, всё изменя,
Покатиться суметь обратно!

Снова нить на себя смотать,
От того сучка отцепиться…
Но напрасна моя мечта:
Не вернутся знакомцы-лица.

Хоть и кружится голова –
Ничего я вокруг не вижу.
Ещё на оборота два
Оказался к концу поближе

И душа уменьшается в такт
Уменьшенью клубочьего тела…
Получилось совсем не так,
Как сначала бы мне хотелось.

Словно близок последний миг –
Снова воспоминанья всплыли:
Все приехали на пикник,
А, уехав, меня забыли.

Полагали: легко вернуть,
Если вздумаю откатиться
И забыли в меня воткнуть
Как ресницы, острые спицы.

Исчезали они вдали –
Им казалось, что всё в порядке.
Из меня ведь связать могли
Целых две шерстяных перчатки!

Но исчезну я поутру
Над каким-нибудь старым оврагом,
Только будет нить на ветру
Развеваться маленьким флагом.

Кому я и что докажу? –
Раздроблен мой каждый атом.
Пытаясь собраться, вхожу
В пасть телефона-автомата.

Зубасто щелкнула дверь –
В реальность вплетается миф,
Куда повезёт теперь
Меня телефона лифт?

По нервам скатилась монета –
Судьбы двухкопеечный цок.
Щелястая прорезь стволом пистолета
Уставилась мне в лицо.

Нить Ариадны вьётся
Или же цепь оков?
Я замер: чем отзовётся
Сирена длинных гудков?

По земле все бредёт неприкаянно,
Всюду ищет хоть временный кров,
Безнадёжная и отчаянная
И непонятая Любовь.

Не особенно и надеется,
Всё же просит людей помочь.
И пускают – куда же денешься? –
Иногда на целую ночь…

А с утра снова гонят веником,
Чем ни попадя под рукой…
Все недели – из понедельников,
И врагу не желаешь такой.

Укоряют: чего шатаешься?
Ну какого ища рожна?
Зря приюта найти пытаешься –
Никому ты тут не нужна.

Кто-то заперся в стенках спаленки,
Кто-то в круге засел друзей…
Ну хотя бы кусочек маленький!
Ну хотя б – под стекло в музей…

Вновь, надеясь на невероятное,
Посещает былые места,
Ну а люди не могут понять её:
“Ну, чего она хочет-та?”

Неприятие пухнет и множится,
Как в каморке забытый хлам…
Вы уже и не вспомните: может быть,
Забредала она и к вам?

Зимним летом было это
За Полярным кругом.
Человеку скучно было –
Не хватало друга.

Белизна снегов слепила,
Рот заклеил ветер.
Очень всюду грустно было –
Как один на свете.

А снежинки белой стаей
Кружат хороводы,
На ресницы налипают,
Образуя своды.

Ничего вокруг не видно –
Ни земли, ни неба,
Одиноко и обидно,
Будто там, где не был.

Человек нагнулся, поднял
Миллион снежинок.
“Помогите мне сегодня
Встать на поединок

С одиночеством, с тоскою
И тревогой тёмной”.
Приминал одной рукою
Белый ком огромный.

Покатил – и шаром белым
Поднялись сугробы.
Человек лепил несмело,
Не скучалось чтобы.

Что лепил? О чем мечталось,
Что ждалось хотя бы…
Ничего не получалось,
Кроме снежной бабы.

Человек шагнул, забылся –
Что хотел он сделать?
Снег мгновенно испарился,
Пар поднялся белый.

Только грустно усмехнувшись:
“Эка недотрога!”
Он ушел, не обернувшись.
Холод, лёд, тревога…

Твоё замерзшее дыханье
Лица коснулось моего.
Я не сумел согреть его…

Ты от меня, как прежде, далека –
Взгляд сквозь меня… уже я стал прозрачен?
Но даже если жребий мой назначен,
Попробуй всё же как-нибудь иначе,
А не слезой в расщелинах песка.

Твоей рукой коснулся ветерок,
Напрасно я стремлюсь к нему щекою,
Напрасно совладать хочу с тоскою –
Она из глаз беснуется рекою,
Каньоны проедая в теле щек,

Тебя не задевая. Ты – вдали,
За много километров и столетий,
Быть может, я тебя напрасно встретил?
За не случившееся я в ответе:
В реальность жизни безнадежно влип.

Я Пастернака чту, как брата –
Подсказку дал одной из тем:
«В долине Инда и Евфрата
Лежал когда-то рай Эдем».

С тех пор старались атеисты,
Неистовствуя в стройках рек,
И на земле в том месте – чисто,
И потерял рай человек.

И в космос вышли на ракетах
И снова рая не нашли…
А я уверен: место это
В пределах нашей же Земли!

Подумал я совсем немножко,
Когда шептал тебе: «Усни!»
Твои прекраснейшие ножки –
Чем показались мне они?

Смотрю на них я глуповато –
Открытье, сделанное мной:
Они же будто Инд с Евфратом,
А между ними – рай. Земной.

Я череп открою консервным ножом –
Тупую чтоб выпустить боль:
Скорей выходи – за тобою должок,
Расчёта желаешь? Изволь.

Припомни: вчера мне мешала писать,
Извилины путала вновь.
И вынужден был я сквозь слезы признать,
Что есть в этой жизни Любовь.

А улицам город зажёг фонари,
Полуночный час – недалёк.
А боль всё по-прежнему мне изнутри
Колотит упруго в висок.

Скажу: виноват я, скажу: поспешил
И гляну с надеждой в глаза.
Тогда я ещё ничего не решил –
И этого просто не знал.

Твердишь – опоздал? Я вернусь во вчера
И вновь проживу эти дни.
Сто тысяч ночей я подряд до утра
Себя умоляю: рискни!

Уйди, я прошу! Ну, хоть на полчаса –
Один телефонный звонок –
Сумею теперь рассказать уже сам:
Хочу опуститься у ног.

…На улице город гасил фонари,
Вздыматься хотела заря…
Прислушался: нет больше боли внутри.
Подумал: прогнал её зря.

Круг замкнулся, а не превратился в спираль,
Не издав ни единого стона.
Не случившегося мне особенно жаль –
Вся реальность – уныла и сонна.

«То, что пусто теперь – не про то разговор» –
Никого ни вдали, ни поближе.
И расширился сразу же мой кругозор,
А лица твоего в нём я не вижу…

Возможно, менее жестоко
Убийство наблюдать из окон,
Чем видеть, как поэт у ног
Стихотвореньями истек.

Конечно, это льстит, приятно
Щекочет нервы и занятно
Узнать, что выйдет из него,
Когда попридавить ногой?

Огонь не обжигает так, как лёд –
Теперь я понимаю Дон-Жуана.
И он не мог отправиться в полёт:
Кровоточила, не заживши, рана.

Он всё искал ту легкую мечту,
Тот отзвук его первой брачной ночи,
Ту неземную женщин красоту,
Которой был однажды обморочен.

Пытался уловить знакомый тон
Во всех услышанных им позже вскриках…
Но каждый раз всё слышалось не то:
Приятно иногда, но чаще – дико.

Да, женщин удовлетворять он мог,
Но сам не удовлетворялся полно.
Он был земной, но сексуальный бог,
А с ним потомки поступили подло:

Сравнимы ль муки с муками Христа? –
Три дня креста мученьем не считая.
А он устал в постылые уста
Всех целовать, а об одной мечтая.

И раз за разом всё не находить,
И так всю жизнь – в погоне за мечтою,
Уж лучше шкворень потерпеть в груди,
Чем сердце в той груди иметь пустое.

Что по сравненью с тем Сизифов труд?
Катая камень – бицепс накачаешь,
А тут, хотя мозолей не натрут,
Но без любви – как будто чай без чая.

Мучения устал терпеть Тантал –
Стал символом он прочности за это,
А тут – и примелькалась красота,
И притча во языцех для поэтов.

Возможно, я сие писал шутя,
А может, и серьёзно, как ни странно,
Но вы, с начала строки перечтя,
Прошу вас: пожалейте Дон Жуана.