Елена Степанян - Сборник стихов

С лица она не казалась
На ангела похожей —
Простое русское лицо,
От старости всё в морщинах.
И в травах она знала
Не слишком много толку,
Зверобою заварит горсть —
Вот и вся наука.

Но как она их любила,
Как шептала:
Боже мой, Боже!
Сколько же их, сколько!..—
И цветов, и трав,
И этих листьев бесконечных
В небогатых полях
и лесах подмосковных.

В разных краях довелось ей скитаться
Вслед за мужем,
Потом – вслед за сыновьями.
Велика земля, где говорят по-русски,
А Господь Бог – един повсюду.
У Него речей и слов —
Что этих трав и листьев!
И она старалась повсюду
Различить, угадать Его голос.
Но когда ее бедный кораблик
Прибило к Москве огромной,
Стал он слышней и слышней,
И вот зазвучал неумолчно.

И она уходила в Москву,
И громадные улицы
Сами
Приводили ее в те места,
Где люди молятся Богу,

Стоя молятся,
Сидя,
Опустившись на колени,
На разных наречиях, в разные дни,
В одеждах разных.
Одни распахнули настежь
Большие дубовые двери,
Другие в подвалах таятся,
При звуке шагов трепещут.

И все знать не знают чужих,
И своим не очень-то верят —
Но она входила как воздух,
И все ее принимали.
И каждый считал своею,
А почему – сказать не сумел бы.
Разве только душа его знала об этом,
Да язык был давно не в ладах с душою.

Ах как рано зимой в Москве темнеет!
Ах как рано зажигают
Фонари и окна!
Эта долгая темень
Для сердца слаще меда,
Потому что под нею
Затаился свет несказанный.
В заскорузлой земле,
Под серым снегом
Спят в беспамятстве
Золотые цветы и травы.
Божий голос, задохнувшийся
в каждом сердце,
Оживает навстречу тому,
кто умеет слышать.

В двух шагах от Москвы
Над оврагом стоял ее домик.
Было видно со станции всю ночь,
Как светит окошко.
И он всё ветшал,
И тело ее вконец обветшало,
И она рассталась с ними без сожаленья.

Много лет прошло с тех пор,
Но когда в Москве и под Москвою
Поднимаются травы —
Я знаю, она рядом.
А еще,
Когда приходит на сердце песня,
Что она мне пела однажды,
Проходя через поле на закате.

Эта песня о том,
Как Христос повстречал самарянку,
Принял от нее глоток воды студеной,
Отворил ей колодец с живой водою.

на его вопрос к русским сектантам:
«В чем отличие вашей веры
от учения господствующей церкви,
а также от прочих направлений и сект?»

Мы не из тех,
Кто, Библию читая,
Снимает с полки тяжкий фолиант,
Узорные застежки размыкает,
И в тишине,
С размеренным благоговеньем
Путь долгий от стиха к стиху превозмогает.

Нет, мы не из тех,
Кто воду пьет коленопреклоненно,
Руками черпает за горстью горсть,
Чтоб жажду утолить.

Но мы —
Бросаясь ниц и распростершись на земле,
Лакаем Слово из пылающей реки —

И небо распустилось, как знамена
Над храбрыми из храбрых Гедеона.
Веди, о Господи, свои полки!

Старый человек,
Начальник округа Цзоу,
Овдовел,
Остался один на свете.
Стала жизнь печальной-печальной.

И задумал он жениться вновь,
И соседей
Попросил отдать за него их дочку —
Как расцветшая яблонька молодую.

Смущены были родители невесты.
Не решились отказать ему сами,
Обратились они к старейшинам
за советом.
Отвечали им старейшины царства Лу:
– Если старый возьмет молодую в жены,
Суждено непременно ей быть вдовою.
Округ Цзоу – ничтожный округ,
Тяжело придется вдове и сиротам.
И увидят светлые духи предков,
Что, безвинные, они страдают.
Ведь не царь он и не князь,
Человек из Цзоу!
Не по чину ему такая женитьба.
Но прекрасная как яблоня девица
Так отцу и матери сказала:
– Если бы голодный
Просил у нас хлеба,
Если бы зимою
Остался он без одежды, —
Каждый отломил бы
От куска своего половину,
Каждый своей одеждой
С ним бы поделился.

Но никто не может
Свою радость отдать другому,
Если душу и тело,
И всей жизни отмеренный срок
Не разделит с ним безвозвратно.

Мы могли бы глаза зажмурить,
Когда он пойдет мимо нашего дома.
Мы могли бы заткнуть уши,
Когда станет он в наши ворота стучаться.
Но у сердца нет глаз и ушей —
Как закрыть их сумею?
И не знаю, есть ли граница у сердца —
Где же поставлю ворота?

Даже если он скроется
под камнем могильным,
Не смогу я забыть о его страданье:
Буду слышать,
Как плачет его дух безутешный,
Что никто из живых его не любит,
Не поет ему поминальной молитвы,
Не готовит жертвенной пищи.
Ах, кто же, кроме сына,
Дольше всех об отце будет помнить? —
И она родила ему сына,
Чтобы род его на земле продлился.
А потом
Она родила ему дочку —
И наполнились медом пересохшие соты,
И забыл он о своих печалях.
Так земля, покрываясь цветами,
Забывает о зиме ненастной.

Но клонилось солнце на запад,
Покидало округ Цзоу,
Царство Лу,
И весь Китай великий —
День окончен,
И темная ночь неизбежна.

Так и память о нас,
И о тех,
Кто нас помнит,
Погружается в ночь,
Грозит исчезнуть во мраке.

Где же сердце,
Не знающее границы,
Что сумеет нас
Вместить навеки?

Кто научится помнить
И любить нас вечно,
Тот научит народ,
Как стать на земле бессмертным...

...И тогда, на закате его жизни,
Родила она не простого,
Родила она дивного сына,
Нарекли ему люди
Имя —
Конфуций...

Мистер Фолуэлл в Нью-Йорке
В небоскребе заседает,
Он орет по телефону,
Виски с содовой он пьет.
Он в резиновых подтяжках,
Денег у него мильоны!
Да, те самые мильоны,
При наличии которых —
Ходят слухи – невозможно
В Царство Божие попасть.

Мистер Фолуэлл, однако,
Убежден на сто процентов,
Что, летя по небоскребу
В быстром лифте вверх и вниз,
Проносясь в автомобиле
Сквозь амброзию бензина,
Выходя из самолета
И опять в него садясь —
Самой лучшей, самой четкой,
Самой истинной дорогой
В Божье Царство он идет.

Мистер Фолуэлл при этом
Не смущается нисколько,
Что вокруг его персоны
Суетятся непрестанно
Легионы сатаны.
Ведь в любом из механизмов,
Что людей забрали в когти —
Обступили, облепили —
Мириады бесенят
Дружной заняты работой,
Сил и пота не жалеют —
Всё стараются уверить,
Что без них не обойтись.
А чуть только заподозрят,
Что слабеет их морока —
Из толпы чертей попроще
Выступает генерал,
Выпускает длинный коготь —
В микросхеме ковыряет.
Соблазняет чудесами,
Ублажает, завлекает —
Только нас не проведешь!

Мистер Фолуэлл однажды
Увидал иное чудо,
Увидал живое чудо —
Он в газетах прочитал,
Что исполнились Писанья,
Предсказания сбылись,
Что не раньше и не позже,
Ровно в срок Господь исполнил
То, что сделать обещался
Тыщи лет тому назад.

Тот, кто в сердце принял чудо —
Тот с дороги не собьется.
Ведь не зря Господь всевидящ,
Оступится не дает!
Боже! Ты меня сподобил
Чудеса твои увидеть!
Боже, Боже! Как я счастлив!
Буду петь и восклицать!

Потому-то Желтый дьявол
(Деньги – это Желтый дьявол) —
Хоть бренчит в его кармане,
Но карман ему не тянет,
Ведь прекрасно знают оба,
Кто здесь раб, кто – господин!

Ну а с шушерой бесовской,
Пред которою на брюхе
Технократы-блюдолизы
Рады ползать день и ночь,
Он спокойно разобрался —
Раз пока вам срок не вышел,
И пока земля вас носит, —
И пока Господь вас терпит,—
На меня изволь работать,
огнедышащая рать!

Боже! Ты меня сподобил
Чудеса твои увидеть!
Боже, Боже! Как я счастлив!
Буду петь и восклицать!

Он знал две тайны:
Первая – о том,
Что Ангелы живут среди людей.
В одежде ходят тесной, некрасивой,
Болеют, умирают —
И опять
По лестнице Иакова восходят.
И он об этом не молчал – напротив!
Откройте сорок пятую главу
Прославленного «Пиквикского клуба» —
Там Сэм Уэллер ясно говорит:
«Я не слыхал,
И в книжках не читал,
И на картинках никогда не видел,
Чтоб Ангелы носили башмаки,
А уж тем более – очки и гетры.
Но мой хозяин – чистокровный Ангел,
Ему подобного на свете нет».

Да, Ангелы подобны бриллиантам —
Калибром разные, а суть одна.

И чтоб никто не вздумал придираться,
Мол, нам необходим второй свидетель,
Как Моисеев требует закон,
То сказано в «Холодном доме» прямо,
Что был его загадочный владелец
На Ангела похож,
И что его лицо
Светилось,
Словно Ангельские лики.

Итак, он говорил об этом вслух.
Но в грохоте житейском
Голос тайны
Расслышать так же трудно,
Как в толпе
Измученного Ангела узнать,
Когда лицом к лицу столкнешься с ним.

Пускай ты Ангел —
Им не до тебя,
Когда они спешат, в горсти сжимая
Лоскут своей судьбы – свою обиду.

И это всё, что удалось урвать
У времени из ненасытной пасти.
Тебе такого, Ангел, не понять.
Тобой иные правят страсти!

Иные – и в мильоны крат сильней!
Ведь чтобы вашу злобу пересилить —
Какая сила жалости нужна!
Но есть другая —
Жалости превыше.

Она заставит Ангелов спуститься
На землю обреченных и немых,
Чтобы за вас за всех хотеть того,
О чем никто не помнит-не мечтает —
Такая сила снова поднимает
До неба Ангелов и тех, кто любит их!

Дымились кровью улицы Парижа.
Толпа ревела. Осужденные на казнь
Дрожали у подножья гильотины.
А Сидней Картон говорил о том,
Что он владеет величайшей тайной,
Которую пророки Божьи знали,
И потому на смерть идет без страха.

О эта тайна! Если б вы могли
Не то чтобы поверить, а расслышать —
Что Время, пожирающее вас,
Не вечно будет царствовать над вами,
Что есть ему начало и конец,
Что вы пребудете,
Когда оно исчезнет.
Тому, кто этой тайною владеет,
Она дороже воздуха и хлеба.

Об этом Ангел клялся Иоанну
В Апокалипсисе,
Об этом Диккенс
Писал в «Рождественских колоколах»
И в «Повести» про Лондон и Париж.

Но бой часов отяготил ваш слух.
И щелканье больших и малых стрелок...
Он знал две тайны. Но еще одну
Пытался разгадать —
Горчайшую из тайн.
Она живет в часах, она в движенье
Приводит гири, побуждая их
Всегда стремиться вниз,
Чтоб их паденье
Вращало непрестанно колесо.
То сила зла —
Чем тяжелей оно,
Тем выше Ангелы взлетают!

Когда он был к ее разгадке близок,
Ему явился Ангел – но из тех,
Чьи крылья не скрываются одеждой,
А смело в небеса устремлены.
И он увел его с собой.