Леонид Советников - Как весть о том…

Наполнен мир сияньем и тоской
И пальцами лучей тенистость лепит,
Едины в нём кладбищенский покой
И молодой листвы задорный лепет.

Лишь слова жрец, как древний иудей,
Пытает камни слов – звучать им нечем.
Ну как, век коротая средь людей,
Не сознавать, что слишком человечен

И свет в листве, и шорох от костра?..
Оставь тщету! Тогда поверить смог бы
У дерева бессмертья – в тень креста,
У дерева познанья – в поиск смоквы.

Черновую кровь фантасмагорий
Ночь пыталась – не заговорила.
Винограда кисть, как снег Маджоре,
По письму парсунному парила.

Молний кривь иль византийства ересь
В папской зале витражи корёжит?
Но Мадонны утреннюю прелесть
Будто привкус каперсов тревожит.

В час, когда дрова забудут плакать,
В жадности признается им пламя,
Виноградин претворённых мякоть
Ты припомнишь тихими губами.

Опять растрезвонило эхо листвы
В посаде прибрежном и птичьем,
Что юному дню не сносить головы
С его простодушным величьем.

На что уж предтеча был скрытен и горд,
А чёрным клинком обезглавлен.
Я помню багровую накипь аорт,
Питавшую повесть о Савле.

Когда и в будущем одна печаль руин,
О, как во сне шепчу я жизни имя!
И губы тянутся к трилистникам терцин,
Воркуют голуби, как на карнизах в Риме.

На форум дня стремятся лепестки,
Воркуют голуби, и помогаю им я.

В календы крошками кормила их с руки,
Смеясь, календул городских подруга.
И на колени опускались голубки,

На платье жёлтое, не ведая испуга.
Что миг? Что вечность? Дымная вражда.
О, если б выпасть из её пустого круга!

Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…

Твой каждый камень дьявольски красив,
Бог-Ватикан! Свой каменный массив
Богам и смертным ты явил, как вызов!
Мы на твоих ладонях площадей
Похожи на испуганных детей,
Блуждающих средь арок, стен, карнизов…

На площади пригрезится ли мне
Понтифика усталый взгляд в окне
Библиотеки папской, или это
Лишь преломлённый отсвет в витражах
Иль блеск на алебардах-бердышах
Охранного гвардейского дуэта…

А уходя, спиною ощутив
Органной мессы сладостный мотив,
На мост Святого Ангела ступаем
И, как во сне, границу двух миров
Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,
Где мрак тюремных стен неисчерпаем…

Не ливанский елей
И не ладан коринфских нагорий,
А родных тополей
Распростёрлась весенняя горечь.

Будто время горчит,
И остаток, оплывший на срезе,
Весь – подобье свечи
За любимые выси и веси.

Что же сини молчат —
Распахнувший был молод и весел!
Что ж струится печаль,
Будто Сити и Роси кто бросил…

Груды прутьев, земля
И ледок, пережжённый как сахар.
Лишь горчат тополя,
И садовник не ведает страха.

Были вбиты крюки и один – прямо в сердце печальное Девы,
Два других – в облака, и ещё один – в руку, подъятую строго.
Чтоб держать стеллажи с документами мёртвых. О, где вы,
Прежде жившие, память хранившие и распинавшие Бога?

Я один из вас, люди, я помню, как плакали фрески, оттаяв,
Как снимали коробки и доски, из стен вынимали крюки.
Как металась под куполом тёмная и леденящая стая,
И под мартовской резью я долго страдал от звенящей тоски…

Он суетился, напрягался, жил —
И вот лежит. И неподвижность эта
Покойных черт и вытянутых жил
Противоречит всем стремленьям света.

А луч-сосудик тянется к лицу,
Столбцом пылинок пойманных играя.
Не так ли вот влечёт к сияньям рая
И духа невесомую пыльцу?

Померкнет луч – затеплится лампадка,
Домашний оживёт иконостас…
А если тот, чья так тиха повадка,
Лишь спит, живее всех живых из нас?

В сумерках по хляби шёл, по полю,
Поднял взор – и не нашёл колодца.
Вдруг припомнил: не за труд и волю —
За смиренье благодать даётся.

Вот, решил от братьев удалиться,
Да воды, больные, захотели.
Гнал себя: позволил простудиться,
Проще быть внимательным – в метели.

Стал. Молился молча, неторопко,
Пред Всевышним наша доля – смердья.
И сквозь вьюгу проступила тропка —
Нет греха, что больше милосердья!

Весь иззяб, ища лесную рамень,
Отыскал застывшую колоду:
Или думал, что во всём исправен? —
Всё корил, зачерпывая воду.

Если память лишь тлен, если жизнь лишь сон -
Что останется, что будет душу звать?
Золотой Керулен, голубой Онон?
Или Волга весной станет лёд ломать…

Сказки таинств лесных, быль прямых степей —
Что пригрезится, что будет душу греть?
Вылетал богатур, мощный Челубей.
Выезжал Пересвет – инок или кметь?

Только ветры поют «степь да степь кругом».
Новый век. Новый труд. Нужен вновь Святой,
Чтоб единой судьбы не разъять огнём,
Чтоб единой земли не разлить водой.

С верой в землю жить… А вот без веры
Проживи, не сникнув, не предав,
Отметая прошлого химеры,
Никому не делая вреда…

Жаль, что не рождён для службы царской, —
Веру в землю мог бы заслужить.
Только мир – охвачен свистопляской,
Чем в нём, кроме слова, дорожить?

И при слове «Россия» – соборы и церкви, селенья, снега и снега,
Красота неземная, молочные реки, кисельные их берега.
И сосульки на Пасху – вкуснее на всём белом свете нигде не найти.
И блаженство – у Бога за пазухой или в широкой Господней горсти.

Это Русская Правда. Превыше законов и прав, справедливей свобод.
Сердобольный – рубаху отдаст, даже если последняя, русский народ.
Но… при слове «Россия» до костного зуда, до свиста в гульбе и бегах
Погребают родимой державы обломки, зияют поля в овсюгах.

Рухнули времён пустые вежды.
– Кто ты? Дух? Ты есть на самом деле?
До твоей дотронуться одежды
Души б тоже многие хотели!

– Вы ж свободны, – улыбнулся кротко, —
Видите, мой свет сродни прибою…
И узрели: в млечных волнах – лодка
И бесстрашный всех зовёт с собою.

– Боже, как добраться? Всюду пламень,
Всюду пропасть света между нами!
– Слово тонет, если мёртвый камень,
Искреннее – держит над волнами.

Не страшитесь. Если слово ёкать
Вдруг начнёт, вы тяжесть победите!
Даже тот, с креста, в крови по локоть,
А шагнул ко мне. И вы идите.

Припомнят только близкие. И те,
Припомнив, позабудут в суете,
И строчки на желтеющем листе
Повыцветут и сгинут в старом хламе.
И будет жизнь чужая, как вода,
Струиться и стремиться в никуда.
Сердечные наступят холода,
И станет неуютно даже в храме.

И вот тогда… всех мёртвых и живых
Поднимут трубы – громче полевых
Орудий! Время, круче роковых-
Сороковых, застигнет – как навеки.
И ужасом повеет, и огнём —
И души, будто свитки, будут в нём
Корёжиться. И рваный окоём
Окрасит кровью все моря и реки.

Те времена, кто живы, проклянут.
Всех распинавших – схватят и распнут.
Лукавых – в три погибели согнут,
А гордецов возвысят до прислуги.
Богатых щедро наградят тряпьём,
А властных станут прободать копьём,
Насильников – закапывать живьём…
И воплями наполнятся округи.

Расточая по каплям моря,
Выбирает ли дождь где упасть?
Шепчет он, ни о чём не моля,
Даже если б молитва сбылась.

Это время текло наяву
По гремящему жёлобу жалоб,
Это в каждой былинке – живу!
Но и в каждом комарике – жало.

Да откуда ж на свет, как на тень,
И повывелись эти уродцы?
О, земля, твою жадную стернь
Лишь питали печалей колодцы.

Но пространства пузырь – альвеолой
Вдруг расширился, чтоб не укрыться
Стало в этой омытости голой,
В эту временность не водвориться;

Чтоб, земли под ногами не чуя,
Не ища оправданий ещё,
Знал: в свободном пространстве лечу я —
Упоительно небом прощён.