Константин Ваншенкин - Жизнь человека

— Неродные? Чепуха!
Мы родня под общим кровом!..
Но гранатная чека
Сдвинута недобрым словом.

— Эти дети — от него.
Посмотрите, как похожи!..
И, однако, отчего
У самой мороз по коже?

Ну, а он?.. За столько лет,
Что смотрел на эти лица,
Может, в них оставил след,
Тот, который нынче длится?..

За шею обняла
Вошедшего с метели
И жаром обдала
Уюта и постели.

На цыпочки слегка
Привстала, обмирая.
А у него щека
Морозно-молодая.

Так стужа и тепло
Заметнее при встрече…
Завьюжено стекло,
Но внятно дышат печи.

Двойной судьбы виток,
Дальнейшего основа.
И этот резкий ток
Взаимного озноба.

Свое еще не отлюбя
И ожидая в жизни смуту,
Не отпускала от себя
Она его ни на минуту.

Предчувствуя его уход
Или предвидя долю вдовью,
Его любила целый год
Захватническою любовью.

Вспоминается сквозь сон —
Как смеялась, что болтала,
Беспрерывный сладкий звон
Телефона и бокала.

Мужа верные друзья
И ее друзьями были.
Не какие-то князья:
Что давала — ели-пили.

Он ушел — хватило сил
Жизнь начать ему сначала.
Ни один не позвонил,
Ни одна не забежала.

Не осталось ничего,—
С прошлым прочно распростилась,
Ибо облако его
Вместе с ним переместилось.

Летние дни отгорели.
Душу пронзая до дна,
С ясной еще акварели
Женщина смотрит одна.

Под черепаховым гребнем
Полный наивности взор…
То, что в разлуках мы крепнем,
Это поистине вздор.

Он умер, а его жена
Жива-здорова.
Из растворенного окна
Глядит сурово.

Жестока эта полоса
И мысли эти.
Но раздаются голоса:
Приедут дети.

И жизнь пойдет с их жизнью в лад,
Им карты в руки.
Потом еще смягчится взгляд:
Приедут внуки.

И все как будто ничего.
Родные лица.
И лишь с отсутствием его —
Не примириться.

Ах, молодые, напрямик
Шагали двое…
Как повернется мой язык
Назвать вдовою?

Полдень. Пока еще зелен откос,
Но уже близко
Осень, и некуда деться от ос,
Просто от риска.

В этом упорстве, что ордам сродни
Нетерпеливым,
В блюдце айвы и в корзинке они
С белым наливом.

Поодиночке летят и ползут
Или оравой
И без конца попадают под суд,
Часто неправый.

Лес в паутинной стоит парандже.
В отблесках света.
Утром и вечером осень уже.
Днем еще лето.

Этот мир был воспринят одними
Как огромный экран,
Где заранее выключен звук.
Этот мир был воспринят другими
Как могучий орган,
Но где смутные краски вокруг.

А ведь все в этом мире едино —
Гулкой бури момент,
Где волна, и песок, и янтарь.
Ощутимы и звук, и картина.
Лишь иной инструмент,
Совершенно иной инвентарь.

Поля с цветущими хлебами
И улиц каменный простор…
…Их часто сталкивали лбами
И сталкивают до сих пор.

Небрежно бьют одним другого
И с радостью — наоборот.
А их сияющее слово
Неувядаемо живет.

Один — коса звенит издревле.
Другой — цеха гремят вдали…
Они, как город и деревня,
Быть друг без друга не могли.

Высок и свободен
По залам сияющий свет.
Средь прочих полотен —
Художника автопортрет.

Пред грозною Летой
Вполне беззащитна душа.
А кисть его в левой
Руке. Вероятно, левша.

Не тешьтесь забавой.
Иной в этом вовсе резон:
Кисть держит он в правой,
Но в зеркале он отражен.

Как чисто и грустно
Музейное светит окно.
Святое искусство,
И вправду прекрасно оно.

В нем отзвуки века,
В нем долго стоит тишина.
В нем жизнь человека
Как в зеркале отражена.

На воротах барельеф.
Зимний холод.
То ли кошка, то ли лев,—
Нос обколот.

Вечер. Тени от колонн.
Светлый портик.
Не сказать, что слишком он
Дело портит.

Дверью грохает подъезд.
И согретый,
Выйдет парень, как поест,
С сигаретой.

Источает свежий снег
Запах йода.
Чей-то голос, чей-то смех…
Время чье-то.

Итак, отчасти подытожим:
Стучала по окну капель.
А рядом с их семейным ложем
Была младенца колыбель.

Он спал, закутан в одеяло,
Беззвучно, как ему дано.
И это что-то добавляло
К их ночи, длящейся давно.

Ни лишнего посула,
Ни собственных обид.
Ушибся — мать подула,
И сразу не болит.

И вновь небес полоска,
Безоблачная синь…
Святая заморозка,
Венец анестезий.

Наука всем наукам.
А день плывет звеня.
И коротко над ухом —
Смычковый звук слепня.

Жизнь с этой ранью зеленою,
С ношей, быть может, двойной,
С самой пристрелянной зоною —
Вечною нашей войной.

С краткой дорогою этою,
Что ты прошел не один,
И с молодежной газетою,
Где протрубил до седин.

С вьюгой, дубравы шатающей,
Стелющей по снегу дым.
С подписью «Группа товарищей»
Под некрологом твоим.

До свиданья,
Друзья и подруги.
Заседанья
В час ливня и вьюги.

Потускневшей побелки
Известка.
Все проделки,
И гранки, и верстка.

Все, хотя бы
И глупые, ссоры.
Все ухабы,
А также рессоры.

Взрывы пыла.
Наш смех и невзгоды.
Все, что было
За долгие годы.

Все родное —
И наши потери,
И иное,
Чего мы хотели.

…Вдоль канавки
Кудрявится травка,
Как вдоль главки
Редактора правка.

Бор. Опушка. Первый ряд
Мощных сосен, что наклонно
В синем воздухе парят,
Как колонны Парфенона,—
Чуть откинувшись назад.
Но о том не знает взгляд.

Что нам в опыте чужом!
Не особо много толку
Намагниченным ножом
На полу искать иголку.

Ведь в ближайшие часы,
Топоча неверным кругом,
Намагнитятся часы,
Стрелки склеятся друг с другом.

Воспоминанья женщины одной
О нашем замечательном поэте,
Пронизанные смутною виной,
Усиленные общею войной,—
Я их прочел, воспоминанья эти.

Не для печати и не для родных,
А для себя она их написала,
И веет бескорыстием от них
И искренностью с самого начала.

Срок действия не только не истек,
Но словно устремлен еще куда-то,
Как в почве угнездившийся росток,
Как в треугольник сложенный листок,
Что в дымных безднах ищет адресата.