Павел Арский - Из поэзии 20-х годов

Рукава засучены,
Шапки набекрень
И звенят уключины:
Трень, трень, трень…

Вдруг темнее олова
Хлынули валы,
Наклонили головы,
Словно волы.

Небо рукомойником
Брызнуло не впрок.
Соловьем-разбойником
Свистнул ветерок.

На рога подхвачена
Лодочка. Беда!
Пьянствуют в складчину
Ветер и вода!

«Вертимся, кружимся…
Дело табак!»
Заметался в ужасе
Молодой рыбак.

Поглядел на лодочку:
«Братцы, не могу!
У меня молодочка
Есть на берегу.

Шустрая, бодрая,
Жаркая… Ух!
Баба крутобедрая,
Новгородский дух».

Волны лодку вздыбили,
Встали горой.
«Не уйти от гибели, —
Простонал второй. —

Тяжела, неверная
Доля рыбака,
Дома ждут наверное,
Старика!

Пьют чаек с вареньицем…
Не до чая тут.
Лодочка накренится…
И капут».

Третий — пристанища
Не имел нигде.
Он сказал: «Товарищи,
Хорошо в воде.

Буря не визжала бы
У подводных скал…»
Тут четвертый жалобы
Эти услыхал.

И рука четвертого
Властно поднялась:
«Кто скулит? За борт его!
Слазь!

Вздумали в беспутицу
Петь за упокой.
Голова закрутится
От песни такой.

Что ж, что волны пенятся,
Трутся о бока.
Не в любви с вареньицем
Счастье рыбака.

Парни вы рослые,
Черт побери!
Ну-ка, двинем веслами.
Раз! Два! Три!

Вишь, в дали сиреневой
Вспыхнул бережок.
Легче, не накренивай
Лодочку, дружок…»

Ветерок, что водочка.
Пей, да не пьяней,
Ой, как мчится лодочка —
Четверо в ней.

Не вам, во мглу уходящим
По длинной закатной тропе,
Петь пробужденье спящим,
Песню встающим петь!

Не петь вам, а под забором
Нудно и долго скулить:
Пылает за городом город
Вашей земли.

Скоро из бурной сечи,
Будто из светлой воды,
Выйдут, утру навстречу
Новых поэтов ряды.

Цепью лучистой, длинной,
Где звенья навек сплелись,
Споем
   уходящим в долину
Песню
Идущих в высь!

Развалин груды в дыму пожарищ
Лежат на пройденном пути…
Туда… Обратно? Назад, товарищ,
   Нельзя пойти.

Налево — пропасть. Направо — волны
   Водоворотом,
   А впереди…
   Кто скажет, — что там?
Но, веры полный, —
   Иди!

Зари не видно?.. Глаза ослепли.
Но сердце видит, но сердце ждет…
Попутный ветер знамена треплет…
   Вперед!

По лужам, по грязи смешная девчонка
Бежит, предлагая газеты,
По-воробьиному щелкает звонко:
«Декреты! декреты! декреты!

Вся власть Советам — декрет номер
первый,
Мир всему миру — декрет номер два…»
От крика у барынь — мигрени и нервы,
У генералов — кругом голова.

У генералов дрожат эполеты —
От страха? от смеха? — никак не понять.
Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды!
Разнузданная солдатня!»

Девчонке нет дела, базарит газеты
Налево, направо… Смешная, постой!
Ты прочитай и пойми, что декреты,
Эти декреты — для нас с тобой.

Отец — на войне, задыхаясь от газа,
Мать — на табачной, чахоткой дыша,
Слышат твою равнодушную фразу
И за газеты приняться спешат.

Читая, подумают оба, что станет
Их дочка наркомом страны трудовой…
Пойми же, девчонка, пойми же, смешная,
Что эти декреты для нас с тобой.

Америка, Индия, Афганистан,
Лондон и Токио, Мельбурн и Рим,
через Антанты распухший стан
руки протягиваем вам,
горбом и мозолями говорим:

— Кули, жнецы, гончары, кочегары,
каменщики, углекопы, ткачи,
соединяйтесь, товарищи!

На север!
На зарево звездных пожаров
идите!
Из пламени гнева восставших масс
пылающие головни
берите.
Они,
разгораясь,
и там, и у вас
зажгут непроглядные заросли зла,
жажду наживы выжгут до тла…
В пепел —
нужды и насилия цепи!
Рынки рабов безработных —
в пепел!
Храмов и тюрем решетки —
в прах!
Крах
нефтяным королям и банкирам,
папам и пасторам — страшный суд!
Только трудящиеся живут,
только рабочий владеет миром!

Литейщик тогда для себя и для всех
выплавит легкий и звонкий смех;
с песней веселою каждый ткач
радости выткет яркий кумач;
каменщиков непрерывные смены
заложат фундамент
и стройные стены,
перекликаясь, взведут…

Товарищ! Войди в небывалый строй,
где солнцем горит над зеленой землей
свободный и радостный труд.

Глотала шахта черным ртом
И в черную влекла утробу,
Но, скорчившись внизу, никто
Не отбивал ни гнев, ни злобу
Под черным угольным пластом.
Глотала шахта черным ртом.

С ослепшей лошадью вдвоем
Мы молча подавали уголь,
И каждый думал о своем —
О травах росных, о подруге, —
Но оба мы в гробу живем
С ослепшей лошадью вдвоем.

Проглоченный, никто из нас
Ни гневен, ни озлоблен не был…
Но знал ли кто-нибудь из вас,
Как тяжело без звезд и неба
Пробыть в утробе лишний час?
Об этом знал ли кто из вас?

А в штольнях были? А в забой
На смертную ползли работу?
По черному пласту киркой
Стучать до кровяного поту
И ждать — вот-вот над головой
Качнется гибелью забой!..

Но говорят — какая боль! —
Что мы — изменники, слепая…
Шахтовладельцы и король
О лишнем часе мало знают…
Шахтовладельцы и король
На нас с тобой не заодно ль?

Им лишний час пробыть легко
Под одеялом на кровати…
А камни острые торчком
В кровати если? А сгорбатясь
Лежать под черным потолком,
Почти задавленным, легко?

И лишний час дышать углем,
Быть лишний час в золе зарытым…
А ну, ослепшая, тряхнем, —
Пусть брызнет гнев из-под копыта,
Пусть злоба каменным углем
Нависнет и над королем!

В забоях сердца рвется газ…
Слепая, слышишь рев и грохот?
Мы бросили в гробу работы,
И в шахты вновь на лишний час
Никто не спустится из нас, —
В забоях сердца рвется газ.

И черный уголь раскален…
В холодном угле — злое пламя.
Пускай забойщик окружен
Неумолимыми врагами
Со всех сторон, со всех сторон, —
Ведь черный уголь раскален?

Да! уголь в сердце раскален
До бури, до огня, до жизни.
Ударит час — и со знамен
Огонь неудержимый брызнет, —
И вспыхнет шахта красным ртом
Над черным угольным пластом.

Каждый раз, когда вечер алый
Уходит уснуть за город,
Он приходит домой усталый
От гудящих электромоторов.

За день усталость грузом
Засела в его плечах,
А он в синей рабочей блузе
Садится за том Ильича.

На бульварах электроточки,
Дамы, духи, наряды,
А он по дорожкам строчек
Бродит упорным взглядом

Жизнь не раз разразится громом
И не раз еще бурей вспенится,
Но от слов дорогих и знакомых
Закаляется сердце ленинца.

Стол залит электрическим светом,
В углах притаились тени,
И беседуют чуть не до рассвета
Он и Ленин.