Павел Арский - Из поэзии 20-х годов

Промчится вихрь с неслыханною силой.
Сиротка-мальчик спросит мать свою:
«Скажи, родная, где отец мой милый?»
И сыну мать, склонившись над могилой,
Ответит гордо: «Пал в святом бою!
Он призван был в дни черной непогоды,
Когда враги душили край родной,
Грозя залить кровавою волной
Светильники у алтарей свободы.
На их удар ответил он ударом
И пал, от братьев отводя беду…
   Отец твой был солдатом-коммунаром
   В великом восемнадцатом году!»

Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная:
Я — мал и слаб; за что мне честь такая
В родном краю?»
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжелую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом.,
Грозила смерть свободному труду…
   Отец твой был солдатом-коммунаром
   В великом восемнадцатом году!»

«Но почему мы не в каморке тесной,
А во дворце живем с тобой?.. Взгляни —
Какой простор! Какой уют чудесный!
За что был отдан бедноте окрестной
Дворец царей? Родная, объясни!»
И мать ответит, мальчика лаская:
«Раскрыли перед вами дверь дворцов —
Заслуги ваших доблестных отцов,
Что пали, за свободу погибая.
Шел враг на Русь с мечами и пожаром,
Неся с собой смертельную беду…
   Отец твой был солдатом-коммунаром
   В великом восемнадцатом году!»

И смолкнет сын в раздумии глубоком,
Взирая на могильный холм борца
И думая о доблестном далеком…
Гигантом пред его духовным оком
Восстанет тень почившего отца!
И даст он клятву — тою же тропою
Всю жизнь свою бестрепетно идти
И не сходить с отцовского пути
Неколебимо-гордою стопою.
«Клянусь быть честным, доблестным и
ярым.
К насильникам всю жизнь питать
вражду! —
   Отец мой был солдатом-коммунаром
   В великом восемнадцатом году!»

Синяя куртка с грудью открытой,
Неколебимой — тот же утес! —
Вот он, бессмертья лавром повитый,
В шапке, к затылку бурею сбитой,
Гордость Коммуны — красный матрос.

Этот не выдаст в тяжкую пору,
Не затрепещет в час роковой:
Смерть, как и должно дерзкому взору, —
Дерзостью встретит: «Шутишь, без спору
Не совладаешь с вольной душой!»

Даже штыками к мачте прибитый,
Тяжко изранен стрелами гроз,
Будет бороться, кровью покрытый,
В шапке, к затылку пулями сбитой,
Гордость Коммуны — красный матрос.

Синяя куртка с грудью открытой,
Неколебимой — тот же утес! —
Вон он, бессмертья лавром повитый,
В шапке, к затылку пулями сбитой,
Гордость Коммуны — красный матрос.

Помните? Ночью взвыли заводы:
«Ратуйте, близок гибели миг —
Псков затопили прусские воды!» —
Прямо с танцульки дети свободы,
В Смольный примчали сердце и штык!

Первый в читальнях красного клуба,
Первый в лезгинке, первый в бою;
Жизнью играет дерзко и грубо:
«Шашка, так шашка; Люба, так Люба!
Вон он я — ешьте душу мою!!»

Бури встречает грудью открытой:
«Бей, измывайся — крепок утес!»
Вон он, бессмертья лавром повитый,
В шапке, к затылку молнией сбитой,
Гордость Коммуны — красный матрос.

Сквозь красные — от факелов — глазницы
Моих бойниц, дымяся и горя, —
Неситесь в ночь, неýмолчные птицы,
Набатные герольды звонаря!
Вонзайте клюв в сплетения соломы, —
Вперед, вперед: минута дорога!
Да осветят пылающие домы
С ножом в зубах ползущего врага.

Товарищи! Нет выхода иного,
Как — снова в бой: на смертный подвиг
снова,
Чтоб победить иль… поголовно пасть,
Но — не попасть
Душителям во власть!

Товарищи! Я вижу с вышки красной
Зловещий бег враждебных нам валов.
И в этот миг,
Тревожный и опасный,
Вновь льется крик.
Порывистый и страстный,
Истерзанных моих колоколов…

Лижи, огонь, обугленные балки…
Топор, сверкай, щиты бойниц кроша, —
Летите в ночь, пылающие галки,
Столичные предместья полоша!
Вонзайте клюв в сплетения соломы —
Вперед, вперед: минута дорога! —
Да осветят пылающие домы
С ножом в зубах ползущего врага.

Огромный зал. Стоим плечом к плечу
(Протискаться бесплодны все старанья!)
И, повернувши лица к Ильичу, —
Немолчным криком сотрясаем зданье.

Он — на пороге. Не пройти вперед!
Немыслимо: народу слишком много…
Но вождь пошел, и перед ним — проход:
Широкая, свободная дорога!..

Идет, глядит: лаская, греет нас,
Самозабвенно не щадящих глотки,
Теплом веснушек, жизнью отчих глаз
И шаткостью взволнованной походки.

Шпалеры статуй — красных моряков.
Но вот Ильич: нежданно, из-за дому!
И, — словно ветром, тысячи голов, —
К нему, к отцу любимому, родному!!

Вас не сломил кровавый бред
   Кошмарных лет,
   Голодных лет;
Как встарь вы гордым сердцем юны.
«Привет вам, женщины Коммуны! —
Твердит с восторгом целый свет, —
Привет вам, женщины Коммуны,
   Привет!»

В дыму и пламени пожаров
Вы были стойки и тверды
И окрыляли коммунаров,
Вливая бодрость в их ряды.

О, сколько раз, когда, бывало,
Печаль, гнетуща и остра,
Нас, что сетями обвивала, —
Те сети в клочья порывала
На брате вольная сестра:
«Взгляни, как яростно зарницы
Рвут шелк тяжелой синевы!
Очнись: он близок, луч денницы…
Дерутся братья, словно львы…»
   Привет вам, гордые орлицы!
   Привет вам, женщины Невы!

Когда на митинге бессчетном
Я озираю море глаз,
По взорам страстно-искрометным
Я узнаю, о сестры, вас,
Горит в вас сердце огневое,
Что щебень в пламени костра —
И пусть бушуют вихри, воя, —
Я становлюсь сильнее вдвое,
Когда со мной моя сестра.
«Не бойся вражеских ударов —
Не возродится мир оков…
Они проходят, дни кошмаров,
Редеет лагерь пауков…»
   Привет вам, сестры коммунаров!
   Привет вам, жены бедняков!

Вас не сломил кровавый бред
   Кошмарных лет,
   Голодных лет;
Как встарь вы гордым сердцем юны.
«Привет вам, женщины Коммуны! —
Твердит с восторгом целый свет: —
Привет вам, женщины Коммуны,
   Привет!»

Рукава засучены,
Шапки набекрень
И звенят уключины:
Трень, трень, трень…

Вдруг темнее олова
Хлынули валы,
Наклонили головы,
Словно волы.

Небо рукомойником
Брызнуло не впрок.
Соловьем-разбойником
Свистнул ветерок.

На рога подхвачена
Лодочка. Беда!
Пьянствуют в складчину
Ветер и вода!

«Вертимся, кружимся…
Дело табак!»
Заметался в ужасе
Молодой рыбак.

Поглядел на лодочку:
«Братцы, не могу!
У меня молодочка
Есть на берегу.

Шустрая, бодрая,
Жаркая… Ух!
Баба крутобедрая,
Новгородский дух».

Волны лодку вздыбили,
Встали горой.
«Не уйти от гибели, —
Простонал второй. —

Тяжела, неверная
Доля рыбака,
Дома ждут наверное,
Старика!

Пьют чаек с вареньицем…
Не до чая тут.
Лодочка накренится…
И капут».

Третий — пристанища
Не имел нигде.
Он сказал: «Товарищи,
Хорошо в воде.

Буря не визжала бы
У подводных скал…»
Тут четвертый жалобы
Эти услыхал.

И рука четвертого
Властно поднялась:
«Кто скулит? За борт его!
Слазь!

Вздумали в беспутицу
Петь за упокой.
Голова закрутится
От песни такой.

Что ж, что волны пенятся,
Трутся о бока.
Не в любви с вареньицем
Счастье рыбака.

Парни вы рослые,
Черт побери!
Ну-ка, двинем веслами.
Раз! Два! Три!

Вишь, в дали сиреневой
Вспыхнул бережок.
Легче, не накренивай
Лодочку, дружок…»

Ветерок, что водочка.
Пей, да не пьяней,
Ой, как мчится лодочка —
Четверо в ней.