Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Большою буквою любили
Тебя отметить, Тишина.
Не вечер был – огромный филин,
Единый круглый глаз – луна.

На ветке голубой сидел он.
А в дереве вселенной дрожь.
В листве созвездий поределой
Как маятник качался нож.

И кто-то буквою большою
Слова простые отмечал,
По телу пробегал душою,
Метался молнией меча.

А утро золотым прибоем
В обои, в плечи, в потолок…
И ночь, и день, – отдай обоим
Весь полный песен кошелек.

По-вашему, проснулись птицы
И оттого веселый звон.
И солнце старое струится,
И старый день опять зажжен.

А я стучу чернильным клювом,
По голубой коре стучу.
Подайте уши, говорю вам,
Я тку бумажную парчу.

У дня не смазаны колеса,
И в дышле распевает ось
О том, что не рассвет белесый,
Что небо жирное зажглось.

И вкусный запах по планетам,
И головы – цветы в чаду.
И весело безумно где-то
И гостью золотую ждут.

А солнце славно чешет бок свой
О кресло, о мое плечо…
И горя больше нет, лишь боксом
Живое всё увлечено.

Не лежит на месте камень,
Через край рассветный мед.
Страх холодными руками
Сердце желтенькое жмет.

С волками по-волчьи воют.
Те же гимны. Та же тьма.
Новых вывесок листвою
Обрастают пни-дома.

Языки флагов трепещут,
Как у сеттеров в жару.
Жажда страшная у вещи.
Песни мертвецы орут.

Разберем на кости, кости,
Дом планеты разберем.
Плечи всех гигантов, сбросьте
В пропасть счастия наш дом.

Опять зажглась моя блондинка
Веснушками листвы и звезд.
И вихрь ее ласкает дико
И в глушь зеленую зовет.

И воет ей под ухом рыжим:
Уйдем, любимая, туда,
Мы тонким золотом забрызжем
Запуганную зыбь пруда.

Ты косы как заря распустишь,
Я буду твой последний гость,
Я выпью мед тончайшей грусти, –
В заре как соты сад насквозь.

Утихну я, и тихо ляжем
Под рыжей яблоней высот.
На золотом пруду лебяжьем
Всплывет луны распухший плод.

А ночь – вся в звездных пантомимах…
И в пасть блестящую пруда
Слетит с ветвей необозримых
Последним яблоком звезда.

Опять на заре разбудила
Болтливая муза моя,
Взяла меня за руку мило,
В свои утащила края.

Смотри, как из горных палаток,
Чей вечен фарфоровый снег,
Выходят в синеющих латах
Колонны зыбучие рек.

Вон пальцами скрюченных устий
Жуют они копья свои,
С безумными песнями грусти
Морей затевают бои.

И волны, оскалившись, гибнут,
И брызжут как пена мозги.
И звезды – победному гимну…
А в безднах подводных ни зги.

Земля – и нет иной святыни.
Земля в кругу ночных светил.
За угасаньем ночи синей,
Как жрец, я пристально следил.

Как уголь, месяц стал оранжев,
Как чадный кончик фитиля.
И день, как много тысяч раньше,
Уж золотым хвостом вилял.

А звезды в судорогах тлели,
С гримасой горькой пили яд.
Так где-то в мраке подземелий
В столетьях узники горят.

И вылез из берлоги день уж,
Янтарной гривой задрожал.
О, день, кого ты не заденешь
Огнистым языком ножа!..

И камни, камни станут плавки.
И грусть моя, как смех, легка.
И без единой переправки
Из пальцев вылезет строка.

В резной бокал строфы мгновенной
Тоска не выльется моя.
Полезет пламенная пена
Через зыбучие края.

И матерьял всегда в остатке
Для новой схватки роковой.
И сердце пьяно кровью сладкой
И бьется певчею волной.

О грудь скалистую… Трепещет,
Орленком в скорлупу звенит,
Пока строки змеею вещей
Златой расколется гранит.

И скорлупа страницы треснет.
То юный образ – головой.
И синими крылами песня
Ударит в купол мировой.

В снегу страницы мой костер.
А хворост строк и сух и крут.
Еще столетьями не стерт
Луны червонный полукруг.

И мутен лик, что там внутри.
Не разглядеть, не разобрать…
Отец ли там в огне зари,
Или во тьме пещеры мать.

Иль с пухлым пальчиком во рту
Младенец уцелевший там
Уж шлет проклятия кресту,
Обдумывая новый храм.

О, купол ночи расписной,
Чьи фрески звездные горят!
Века ты дремлешь надо мной…
Проснись и раскачай свой ад.

Ты желчью солнца просочи
До липкой зелени листы.
Лучей острейшие мечи
Вонзи в бессмертье красоты.

Ну вот до сентября довез
Мой славный конь, росою мытый.
Над головою кисти звезд,
И в листьях золотых копыта.

Их золото нежнее стружек
Сосново-золотой доски.
И пес мой, ветер, с ними дружен
И кружит их, как лепестки.

То лепестки цветов огромных,
Самих деревьев седина.
Закатов бешеные домны
Их раскалили докрасна.

И вьется, вьется дым ленивый,
И птиц и строк последний дым.
И сумрак строг, и топчет нивы
Последним стадом золотым.

По камерам былых столетий
Я вечерами проходил.
Я слушал, как решетка светит, –
Язык луны в тисках удил.

Чего, чего я там не делал,
Кого, кого я не ласкал…
И пенилось от женщин тело,
Как вал морской от голых скал.

И бард за то, что шкура барса
Там под плащом, как под фатой,
Струями песни улыбался
Пантере ночи золотой.

Не так давно я ломти грусти
Голодным ивам подавал.
А вот сейчас пропеллер спустит
Меня на Марса странный вал.

Не знаю, в камеру какую
Зашел я в этот вечер свой…
Какой там век идет?.. Тоскуют.
Двадцатый? – Нет. Сороковой.

Жена, твои несчастны уши.
В дырявые сосуды их
Вливаю только что блеснувший,
Еще не остуженный стих.

Я знаю, знаю, знаю трижды,
Что ловишь ты прекрасных мух.
Когда читаю, не горишь ты,
И где-то в тряпочках твой слух.

И слышу смех твой полудетский…
То звон строки, словечек бой
Сквозь тень, уснувшую мертвецки,
Твоей ресницы голубой.

Но, друг ближайший мой, пойми ты,
Что никогда так одинок,
Как в этот век, тоской облитый,
Поэта не бывал венок.

И снежную страницы скатерть
Вино тоски облило сплошь.
И в час зеленый на закате
Поэт, как правду, ценит ложь.

Белый свет безбрежен,
Белый океан.
Смерть зарею брезжит,
Тушит звезды ран.

Корабли да вьюги
Пашут нашу гладь.
На зеленом юге
Северу пылать.

Быть снегам и пене,
Выть луне и псам.
В сердце песнопенье
Утоплю я сам.

Никому навстречу,
Руку никому.
Тишиной отмечу
Голубую тьму.