Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники
Красивы — и смешны,
Но все, хотя и разны,
Таинственно-нежны.
И все они мне милы,
Все милы мне, как ты.
Сама любовь взрастила
Волшебные цветы.
Октябрь 1919
«Сказать — не поверят…»
Сказать — не поверят.
Кричать — не поймут.
И близится черед.
Свершается суд…
РАЙ
(в альбом***, в СПб-ге)
«…почтительнейше билет возвращаю…»
(Ив. Карамазов)Не только молока иль шеколада,
Не только воблы, соли и конфет —
Мне даже и огня не очень надо:
Три пары досок обещал комбед.
Меня ничем не запугать: знакома
Мне конская багровая нога,
И хлебная иглистая солома,
И мерзлая картофельная мга.
Запахнет, замутится суп,— а лук-то?
А сор, что вместо чаю можно пить?
Но есть продукт… Без этого продукта
В раю земном я не могу прожить.
Искал его по всем нарводпродвучам,
Искал вблизи, смотрел издалека,
Бесстрашно лазил по окопным кручам,
Заглядывал и в самую чека.
Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка:
В раю не любят неуместных слов.
Я только спрашивал… и вся ревтройка
Неугомонный подымала рев.
............................................
И я ходил, ходил в петрокомпроды,
Хвостился днями у крыльца в райком…
Но и восьмушки не нашел — свободы
Из райских учреждений ни в одном.
Не выжить мне, я чувствую, я знаю,
Без пищи человеческой в раю:
Все карточки от Рая открепляю,
И в нарпродком с почтеньем отдаю.
«Никогда не читайте…»
Никогда не читайте
Стихов вслух.
А читаете — знайте:
Отлетит дух.
Лежат, как скелеты,
Белы, сухи…
Кто скажет, что это
Были стихи?
Безмолвие любит
Музыка слов.
Шум голоса губит
Душу стихов.
«…Сказаны все слова…»
…Сказаны все слова.
Теплится жизнь едва…
Чаша была полна.
Выпита ли до дна?
Есть ли у чаши дно?
Кровь ли в ней, иль вино?
Будет последний глоток:
Смерть мне бросит платок!
1920
НАДЕЖДА МОЯ
(АМАЛИИ)
Speranza mia! Non piange…
Неаполитанская песенкаНадежда моя, не плачь:
С тобой не расстанемся мы.
Сегодня ночью палач
Меня уведет из тюрьмы.
Не видит слепой палач —
Рассветна зеленая твердь.
Надежда моя! Не плачь:
Тебя пронесу я сквозь смерть.
НИЧЕГО
То, что меж нами, — непонятно,
Одето в скуку, в полутьму,
Тепло, безвидно и невнятно,
Неприменимо ни к чему.
Оно и густо, как молчанье,
Но и текуче, как вода.
В нем чье-то лживое признанье
И неизвестная беда.
Колеблется в одежде зыбкой,
То вдруг распухнет и замрет.
Косой коричневой улыбкой
И взором белым обольет…
Вам нет нужды, и не по силам
Пытаться — изменить его.
И я чертам его постылым
Предпочитаю — Ничего.
1921
Висбаден
РЫДАТЕЛЬНОЕ
Кипела в речке темная вода,
похожая на желтое чернило.
Рыдал закатный свет, как никогда,
и все кругом рыдательное было.
Там, в зарослях, над речкой, на горбе,
где только ветер пролетает, плача,—
преступница, любовь моя, тебе
я горькое свидание назначил.
Кустарник кучился и сыро прел,
дорога липла, грязная, у склона,
и столбик покосившийся серел,
а в столбике — забытая икона…
Прождать тебя напрасно не боюсь:
ты не посмеешь не услышать зова…
Но я твоей одежды не коснусь,
я не взгляну, не вымолвлю ни слова —
пока ты с плачем ветра не сольешь
и своего рыдательного стона,
пока в траву лицом не упадешь
не предо мной — пред бедною иконой…
Не сердце хочет слез твоих… Оно,
тобою полное, — тебя не судит.
Родная, грешная! Так быть должно,
и если ты еще жива — так будет!
Рыдает черно-желтая вода,
закатный отсвет плачет на иконе.
Я ждал тебя и буду ждать всегда
вот здесь, у серого столба, на склоне…
БРОДЯЧАЯ СОБАКА
Не угнаться и драматургу
за тем, что выдумает жизнь сама.
Бродила Собака по Петербургу,
и сошла Собака с ума.
Долго выла в своем подвале,
ей противно, что пол нечист.
Прежних невинных нету в зале,
завсегдатаем стал че-кист.
Ей бы теплых помоев корыто,—
(чекистских красных она не ест).
И, обезумев, стала открыто
она стремиться из этих мест.
Беженства всем известна картина,
было опасностей без числа.
Впрочем, Собака до Берлина
благополучно добрела.
«Здесь оснуюсь,— решила псица,—
будет вдоволь мягких помой;
народ знакомый, родные лица,
вот Есенин, а вот Толстой».
Увы, и родные не те уже ныне!
Нет невинных, грязен подвал,
и тот же дьявол-чекист в Берлине
правит тот же красный бал.
Пришлось Собаке в Берлине круто.
Бредет, качаясь, на худых ногах —
куда? не найдет ли она приюта
у нас на Сенских берегах?
Что ж? Здесь каждый — бродяга-собака,
и поглупел, скажу не в укор.
Конечно, позорна Собака, однако
это еще невинный позор.
Июнь 1922
(на случай)
Париж
ГОЛУБОЙ KOHBEPT
В длинном синем конверте
Она мне письмо прислала.
Я думал тогда о смерти…
В письме было очень мало,
Две строчки всего: «Поверьте,
Люблю я, и мир так светел…»
Я думал тогда о смерти
И ей на письмо не ответил.
На сердце было пустынно…
Я сердцу не прекословил.
Разорванный, праздный, длинный
Конверт на ковре васильковел.
ЦИФРЫ
22, 25… целых 8!
Далеко стонет бледная Лебедь,
Этот март невесенен, как осень…
25… 26 — будет 9!
Будет 9… Иль 100? 90?
Под землей бы землею прикрыться…
Узел туг, а развяжется просто:
900, 27, но не 30.
900, да 17, да 10…
Хочет Март Октябрем посмеяться,
Хочет бледную Лебедь повесить,
Обратить все 17 — в 13.
«Господи, дай увидеть…»
Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию.
Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.
ИЗВЕРЖЕНИЕ ЭТНЫ
«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…»
Из газетМеж двумя горами, Черной и Красной,
мы, безумные, метались тщетно.
Катится меж Черной и Красной
огненная стена из Этны.
Запрягли индюшек — рвемся налево,
запрягли свиней — бежать направо,
но нет спасенья ни направо, ни налево,
и ближе дышит, катится лава.
Катится с металлическим скрипом,
с тяжелым подземным лаем.
Опаленные, оглушенные скрипом,
мы корчимся, шипим — и пропадаем.
ГУРДОН
А Miss Мау Norris
Суровый замок на скале-иголке.
Над пепельностью резких круч
Лет голубей, свистящий шелком,
И сырь сквозистая заночевавших туч.
Бойниц замшонных удивленный камень,
И шателенка, с белым псом,
В одежде шитой серебром,
С весенним именем — с осенними глазами,
Здесь все воспоминания невнятны:
Слились века и времена,
Как недосмотренного сна
Едва мерцающие пятна.
Здесь — в облачном объятии дремать,
В объятии сыром и тесном,
Но жить — нельзя… А вспоминать —
Зачем? О чем?
О неизвестном?
ПАДАЮЩЕЕ
Падающая, падающая линия…
Видишь ли, как всё иное
Становится день ото дня?
Чашка разбилась синяя.
Чашка-то дело пустое,
А не скучно ли тебе без меня?
Падает падающая линия…
Не боюсь, что стало иное,
Не жалею о прошедшем дне,
Никакого не чувствую уныния.
Ты не видишься почти со мною,
Но ты вечно скучаешь обо мне,
Ибо чашка-то не разбилась синяя…
1923
