Михаил Дудин - Сто стихотворений

Вчера ломал деревья ураган,
И, словно танки, громыхали тучи,
И озеро бежало к берегам
И расшибалось о седые кручи.

Сегодня — неземная благодать:
Прозрачно небо, неподвижны воды.
И как-то непривычно наблюдать
Блаженное спокойствие природы.

Земля, как истина, обнажена,
И верится наперекор обману:
Великое рождает тишина,
Пришедшая на смену урагану.

Отошедшее лето
С печалью пустынных полей,
Над полями с рассвета
Седая печаль журавлей.

С этой вечной печалью
Моя улетает печаль.
За прозрачною далью
Далекая видится даль.

Там под синею синью
Холодных и ломких небес,
Словно дань повторенью,
Осенний смыкается лес.

Там лежит на траве
И на золоте сонных осин
Синевой в синеве
Осиянная синяя синь.

Эта легкая синь
Через тонкую плоскость стекла
С крыльев диких гусынь
Под ресницы твои натекла.

Натекла и стоит,
Как озера в тени камыша.
И цветет, и грустит,
И смеется, и стонет душа.

Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.

Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.

Сочувствием обременен
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времен
И сделал собственною болью.

Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.

Да, я солдат.
   Завидуй мне. Дивись.
Я принимаю всех обид упреки,
Мне плоть и душу вымотала жизнь,
Восторги века и его пороки.

В снега времен и мой впечатан след,
Мое плечо хранит тепло соседа.
Я знал войну: взлет разума и бред —
Все, чем жила и маялась Победа.

Да, я солдат. Все шло через меня:
Остуда века и его отрада,
Сияние рассветного огня
И пепел водородного распада,

Предательство и чести правый суд,
Страсть поцелуя и мороз измены.
От стронция эпохи не спасут
Искусства бронированные стены.

Да, я солдат. Я возводил мосты.
Душа — в рубцах, и на руках — короста.
Возвышенные истины просты,
Да только их осуществлять не просто.

Я трубачом и плакальщицей был.
Меня несли бессилие и сила.
Я женщину без памяти любил —
Она меня еще не позабыла.

Да, я солдат. Живущее любя,
На перекрестках памяти непрочной,
Как листья клен по осени, себя
Идущим дальше раздаю построчно.

В бреду ночей и в сутолоке дней
У мысли есть одна первопричина:
Чем выше — тем сложнее и трудней,
И все-таки — да здравствует вершина!

Да, я солдат. И мой угрюмый страх
Живет во мне, как жизнь в подножном прахе,
И песня леденеет на губах,
Как свет звезды на снежном Карабахе.

Пусть упаду седой горе на грудь,
Но солнце вспыхнет огненным раструбом,
И кто-то вновь продолжит этот путь,
Цепляясь за уступы ледорубом.

Венеция уходит. Не тревожь
Венеции дождей и старых дожей,
Смущавшей оборванцев и вельмож
Осанкою и золотистой кожей.

Венеция уходит в глубину,
Венеция скрывается из виду,
Перечеркнув старинную вину
И позабыв последнюю обиду.

Венеция уходит навсегда.
Уходят тротуары и подмостки.
И куполом смыкается вода
Над рыжим завихрением прически,

Там в изумрудном забытьи воды
Ее кольцо колышется неярко,
И медленно смываются следы
Моей любви с камней Святого Марка.

Венеция! Уходит страсть и стать.
Сестра моя, а мне куда податься?
Венеции положено блистать.
Венеция устала торговаться.

Венеция уходит. На канал
От железнодорожного вокзала
Оплакивать последний карнавал
Последняя гондола опоздала.

Парада нет, и пушки не палят,
Обманутая временем жестоко,
Венеция уходит в Китеж-град,
Как женщина, легко и одиноко.

Горит ее пленительная прядь,
Причесанная солнцем над волною.
…О чем ты призадумалась? Присядь.
Когда мы снова встретимся с тобою?

Ночной грозы угомонился гром.
Перед рассветом эхо отзвучало.
И тишина торжественна кругом,
Как изначальной музыки начало.

Сосновый лес — как золотой орган,
Пронизанный легчайшим свежим светом.
От мокрого брусничника туман
Уходит в небо, не касаясь веток.

Как мир хорош! И как я счастлив сам!
В умытом мире тайное не тайно.
Не вечность ли сейчас по волосам
Меня рукой погладила случайно?

И вновь душа, сомнений лишена,
Покоя набирается без спешки.
…И каплю обронила тишина
В фаянсовое блюдце сыроежки.

Когда тебе я не помощник в горе,
Когда слова сочувствий ни к чему,
Печальному, с самим собой в раздоре,
Я обращаюсь к твоему уму.

Еще не все испробовано в мире,
Еще он свеж и не кровоточит.
Вильям Шекспир не думает о Лире,
И Лермонтов о Пушкине молчит.

Еще о Руставели грезит келья
Всей пустотой тоски в монастыре,
И пьяница в предчувствии похмелья
Еще не просыпался на заре.

Еще не подступилось, окружая,
Раскаянье к нему. И налегке,
В блаженной страсти, женщина чужая
Спит на его, как на родной, руке.

Еще меж ними не порвались звенья,
Еще плечо доверено плечу…
Я не желаю для тебя забвенья,
Я действия твоей душе хочу.

На свежий воздух выйди из угара,
Где, тощие растенья теребя,
Недоумений старая отара
Ждет нынче не Кязима, а тебя.

Бери свой посох! Гор отроги строги,
Промыто небо таинством воды.
Смертельное желание дороги
И есть освобожденье от беды.

Идущие да будут вечно правы.
Попутным ветром горизонт раздут.
И на каменьях прорастают травы,
Как на сомненьях истины растут.

Подснежник там еще, под настом.
Но через наста хрусткий пласт
Он знак условленный подаст нам,
Уже без кода передаст.

И выйдет — вызов зимней прозе,
И, захлебнувшись новизной,
Погибнет первым на морозе,
Так и не встретившись с весной.

Страдою лето сожжено.
И под осенним низким небом
Все на душе обнажено,
Как в чистом поле перед снегом.

И снег в сегодняшней ночи
Засыплет рытвины и ямы.
А ты, душа моя, молчи
И прикрывай улыбкой шрамы.

Холодный ветер в голой роще
Сухой листвой засыпал след.
Над тощим полем стынет тощий
Под масть воронам серый свет.

Лес поредел. Подлесок гибок,
В нем каждый стебель, как клинок.
И я в кругу своих ошибок,
Как в голой роще, одинок.

Развенчанным деревьям проще,
Чем людям, отходить ко сну.
Холодный ветер голой роще
Сулит надежду на весну.

Моя надежда небогата.
И знает грешная душа,
Что все уходит без возврата,
Сухими листьями шурша.