Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Слепые продавцы открыток
Близ кирхи, на углу сидят,
Они торгуют не в убыток:
Прохожий немец кинет взгляд,
«Цветок» или «Котенка» схватит,
Кредиткой мятою заплатит,
Сам сдачи мелочью возьмет,
Кивнет и, честный, прочь идет.

О, честность, честность без предела!
О ней, наверное, хотела
Авторитетно прокричать
Пред тем как в печь ее стащили,
Моя слепая бабка Циля,
Детей четырнадцати мать.

Не безымя́нный, а безы́менный —
Спросить никто не догадался,—
Какой-то городок бузиновый
В каком-то дальнем государстве,
Какой-то черепично-розовый,
Какой-то пурпурно-кирпичный,
Случайный городишко, бросовый,
Райцентр какой-то заграничный.
В коротеньких штанишках бюргеры
И девушки в шляпенках фетровых
Приветствия тоскливо буркали
И думали — они приветливы.
Победе нашей дела не было
До их беды, до их злосчастия.
Чего там разбираться — нечего:
Ведь нам сюда не возвращаться.
А если мы берем в Германии —
Они в России больше брали.
И нас, четырежды пораненных,
За это упрекнут едва ли.

Комиссар приезжает во Франкфурт ам Майн,—
Молодой парижанин, пустой человек.
— Отпирай! Отворяй! Отмыкай! Вынимай!
Собирай и вноси! Восемнадцатый век!

— Восемнадцатый век, — говорит комиссар,—
Это время свободы! Эпоха труда!
То, что кончились сроки прелатов и бар —
Ваши лысые души поймут ли когда?

Нет, не кончился вовсе, не вышел тот срок,
И с лихвою свое комиссар получил,
И ползет из земли осторожный росток
Под забором,
                      где били его палачи.

Этот опыт печальный мы очень учли
В январе сорок пятого года,
Когда Франкфурт ам Одер за душу трясли
В честь труда и во имя свободы.

Комиссаром двадцатого века в расчет
Принята эта правда простая.
И трава,
            что во Франкфурт ам Одер растет,
Не из наших костей прорастает.

Мы выкрасили их, отремонтировали,
Мы попрощались с ними, как могли,
С машинами, что с нами Днепр форсировали,
От Волги и до Эльбы с нами шли.

Пресс бил по виллису. Пресс
                                             мял
                                                   сталь.
С какой-то злобой сплющивал,
                                                коверкал.
Не как металл стучит в другой металл —
Как зверь калечит
                            человека.

Автомобиль для янки — не помеха.
Но виллис — не годится наотрез.
На виллисах в Берлин
                                    с Востока
                                                   въехали.
За это их растаптывает пресс.

Так мир же праху вашему, солдаты,
Сподвижники той праведной войны —
И те, что пулей
                           в лоб
                                      награждены.
И те, что прессом в лом железный смяты.

Весной сорок первого года
Фашисты вошли в Афины —
Зеленая мотопехота,
Песочные бронемашины.
И сразу не стало хлеба,
Как будто он жил — и вымер,
Как будто он встал — и вышел,
Шурша колосками своими.

Весной сорок первого года,
Зеленой порою мая,
Голодные толпы народа,
Рогатки врагов ломая,
Пришли на большую площадь,
К посольскому дому со львами,
К тому, над которым полощет
Советское красное знамя.

И кто-то крикнул: «Хлеба!»,
И кто-то крикнул: «Советы!»,
И вся огромная площадь,
Готовая пасть за это,
В борьбе умереть за это,
Обрушить на землю небо —
Кричала: «Советы! Советы!
Советы дадут нам хлеба!»

Их было пятнадцать тысяч,
А может быть, двадцать тысяч,
Их веру, любовь, надежду
В граните надо бы высечь.
Пока же гранита нету,
Гремите, шатая небо,
Простые слова: «Советы,
Советы дадут нам хлеба».

В Болгарии и в Албании,
В Китае, Венгрии, Польше,
В Румынии и в Германии —
Нету голодных больше.
Но хлеб, ушедший из Греции,
Домой не вернулся доселе,
И нищие дети Греции
Досыта не поели.

Пока хоть один голодный
О хлебе насущном просит,
Советский народ свободный
В несчастье его не бросит.
До синего вашего моря,
До жаркого вашего неба
Летите слова прямые:
«Советы дадут вам хлеба!»

Взрыв, локализованный в объеме
Сорока плюс-минус десять строк, —
Это формула баллады (кроме
Тех баллад, которым вышел срок).

В первой трети текста нужно, чтобы
Было что взрывать.
ЧТО!
            За этим ЧТО глядите в оба!
Здесь продешевить,
                                как проиграть.

Чтоб оно стояло!
Чтобы стыло,
Восходя превыше облаков —
С фронта защищенное и с тыла,
Кованное сверху
                         и с боков.

Верою, Надеждою, Любовью
Это может быть.
Лучше же — империей любою, —
Их балладам правильней дробить.

Помните, пред чем стихи в ответе,
Им в глаза Истории смотреть…
Это — содержанье первой трети.

А какая следующая треть?
Чем ей быть?
                  Куда ей подаваться?
За кого голосовать?
Ни цареубийц,
                     ни святотатцев
Не хочу в балладу я совать.

Секта? — вздор.
Заговор? — не надо!
Партия! — она, она одна
По железной логике баллады
Сокрушать империи должна.

Очищайте место ей пошире,
Ширьте ей отведенную треть,
Чтобы было, где расправить крылья,
Прежде чем взмахнуть и полететь.

Чтобы заграждения колючие
Командир саперный не забыл,
Краткий курс — учебник революции —
Вовремя
                чтоб проработан был,

Чтобы наш советский русский опыт
Пребывал основою основ
Революций и баллад Европы,
Азии
            и всех материков.

Третья треть, последняя — взрывная.
И ее планировать — нельзя.
Точных траекторий мы не знаем,
По каким осколки проскользят.

Как и где проглотит Черчилль пулю?
Трумен что суду произнесет?
Это — не спланируемо вслепую.
Это — не спророчимо вперед.

Закрывайте конспекты и тетради.
Здесь — конец науки о балладе.

Двурукий нищий должен быть
Весьма красноречивым:
Ну, скажем, песню сочинить
С неслыханным мотивом.
Ну, скажем, выдумать болезнь
Мудреного названья,
А без болезни хоть не лезь,
Не сыщешь пропитанья.

Совсем не так себя ведет
С одной рукою нищий:
Он говорит, а не поет
Для приисканья пищи —
Мол, это был кровавый бой,
Мол, напирали танки,
Когда простился я с рукой —
Пожертвуйте, гражданки!

Безрукий нищий молчалив —
В зубах зажата шапка.
Башку по-бычьи наклонив,
Идет походкой шаткой:
Мол, кто кладет, клади сюда!
И шапкой вертит ловко.
А мы без всякого труда
Суем туда рублевки.

Тот день, когда я вышел из больницы,
Был обыкновенный зимний день,
Когда как будто солнышко боится
Взойти вверху на лишнюю ступень.

Но всюду пахло охрою, известкой,
И всюду гул строительный дрожал,
И каменщик в ладонях черствых, жестких
На всех углах большой кирпич держал.

Беременные женщины по городу
Прохаживались шумною гурьбой,
Животы — огромные и гордые,
Как чаши с будущим,
                               неся перед собой.

Веселые и вежливые школьницы,
Опаздывая, ускоряли шаг,
И реял в воздухе особо красный флаг.

Я сразу понял, что война закончилась.