Бах Ахмедов - Стихи

Тянулись щупальцами всеми
Ко мне холодные часы.
Беременное бредом время
Бросало солнце на весы.

И скальпель ледяной, сверкая,
Воспоминанье отсекал.
Так исцелялась боль пустая
И четкость мир приобретал.

И день прошел, как наважденье.
А после был лишь трезвый взгляд.
И смутный опыт постиженья,
И августовский звездопад.

Давай с тобой писать про дождь.
Он словно символ ожиданья.
Когда чего-то долго ждешь,
приходит вдруг иное знанье.

Так ожиданье новых слов
к нулю низводит их значенье.
Дождь утешает стариков
и говорит им о забвенье.

Свобода ничего не ждать.
Свобода жить воспоминаньем.
Свобода мир не понимать,
даря дождю свои желанья.

В осенний вечер дальше жить.
В забвенье, в пустоте, в разлуке.
За все судьбу благодарить,
особенно за боль и муки…

Дождь как лекарство от тоски,
когда тоску тоскою лечат.
И спят как дети старики,
И души их горят как свечи.

Диагноз: вечность. Нет, не приговор,
А просто постижение покоя.
На стенке фиолетовый узор
в апреле зацветет голубизною.

Таблетки остров падает в стакан,
и растворяется в холодном океане.
Пока душа плывет как сквозь туман
на свет любви, которым скоро станет.

В последние дни я страшно не высыпался.
Снились пустые улицы, мусорный ветер, чужие лица.
Мне говорили что-то во сне и я соглашался,
и снова думал о том, что все это длится
по одной, давно понятной причине.
Просто все, что было опять стремится к бумаге.
Или это время стремится к чужой личине,
чтобы скрыть от нас водяные знаки.

Все последние дни я был как-то скован.
А на днях встретил хромого соседа.
Он шел с палочкой, и выглядел почти по-новому.
Это было во вторник, а, может, в среду.
А вчера, в четверг, он умер в больнице.
Неожиданно. Быстро. Говорят от инфаркта.
…Как январь этот стылый бесконечно длится!.
И на голых ветках голые факты.

И весь день сегодня снова и снова
про соседа я думал. И про то, как мимо
нас проходит самое главное слово,
исчезая в невидимых порах мира.
Что я знал про него? Что он любит выпить.
Что электрик и столяр, и неудачник.
Он из жизни однажды был пробкой выбит
И любил говорить, что живет иначе.
Но ведь это все внешнее, это личина,
за которой он прятал что-то другое.
И теперь никто не узнает причину.
Он живым был и умер, как все живое.

Он любил историю древних народов.
В библиотеке местной сидел часами.
А еще он любил рассуждать про свободу
и имел на даты хорошую память.
При встрече со мной он всегда улыбался.
Говорил о том, что грустить не стоит.
А потом немного смешно прощался,
И в глазах его было что-то такое,
что мне трудно выразить… Что-то из мира,
где никто неудачником не бывает.
На четвертом была у него квартира.
Ближе к небу, под крышей, где снег не тает

Деревья в городе на стариков похожи…
У них такая же морщинистая кожа.
И листья дней под ветром облетают.
А старики к надежде приникают,
как к дереву, припав к нему щекой.
И, ощущая нежность и покой,
о детстве вспоминают…

Железная явь телефона —
навязчивый старый мотив.
Мерцает бельмом воспаленным
в сознаньи: я мыслю, я жив.

Я мыслю. Сиречь существую.
И, может быть, даже живу.
И профиль твой нежный рисую,
И в небо надежды плыву.

Ждал свидания. Думал о том, что сказать.
Но опять, как всегда, говорил о не главном.
Вспоминал то улыбку, то смех, то глаза,
То привычку вопросы растягивать плавно.

Понимал, что не скажет, и все-таки ждал.
Говорил с ней опять о капризах сознанья.
И смотрел, как в стакане мерцает вода
И как тень заползает на желтое зданье.

А она говорила о мире своем.
Он не слушал и слушал, держась за улыбку.
А потом проводил и вошел в ее дом,
Понимая, что вновь совершает ошибку.

Но для жизни всегда не хватает свобод.
Как хотелось дышать, иль хотя бы забыться!.
"Все пройдет, — говорил он себе, — все пройдет.
И когда-то я снова сумею родиться…"

"Ты о чем? — вдруг спросила она, — Ты о чем?.."
И в глаза посмотрела тревожно и нежно.
А дыханье горячее грело плечо,
И ничто не казалось уже неизбежным.

Целовать тебя до дрожи —
Шею, плечи, грудь, виски.
Каждый сантиметр кожи,
каждый миллиметр тоски.

Целовать тебя до боли,
до слепого забытья.
Крепкой дозой алкоголя
ты во мне, любовь моя.

Не наступит отрезвленье
и похмелье никогда.
Только наших тел биенье,
только наши города.

И в иллюзиий прекрасной
исчезают имена.
Лишь луна сияет ясно
в черной пропасти окна.

"Не забудь, без меня тебя нет…"
Затихающий поезда звук.
Я поехал, туда, где рассвет
Кормит время надеждой из рук.

А в вагоне полночная муть.
И соседи о жизни опять.
Без меня тебя нет, не забудь…
Я вернусь, я сумею понять.

Десять лет по дорогам пустым.
Десять лет возвращенья домой.
Я пытался остаться живым,
Я пытался расстаться с тобой.

Но небесное вновь проросло.
Возвращение. Кнопка звонка.
И промыта, любовь, как стекло,
Сквозь которое смотрят века.

Я видел, как звезды, уставшие спорить,
уставшие вечно цепляться за небо,
сдавались и падали в темное море,
и там умирала безмолвно и слепо.

Я видел, как ночь, открывала ворота
В ту вечность, что всем нам когда-то приснится.
И кто-то терял в это время кого-то,
И были бледны предрассветные лица.

Зачем эти сны, и вода, и забвенье?
Пугающий мир тишины и покоя.
Тяжелая зыбкая ртуть вдохновенья,
И вечность, что вышла на время из строя

Я больше не стану стремиться
к пустой безупречности слов.
Мне трудно с тобой объясниться.
Я к боли твоей не готов.

Я выжат как губка, я мера
незримых границ своих сил.
Озоном полна атмосфера,
И вовремя ливень полил.

Он смоет усталость пустую
И станет трава зеленей.
А я силуэт твой рисую
на мокром стекле моих дней.

Я вновь в стране, где черные такси
Питаются усталостью прохожих.
Где высший символ правды — BBC,
Да приговор суда еще, быть может.

Здесь каждый день дожди — исправно дань
Погода платит сентиментализму.
Не крикнешь даже утке здесь: "Отстань!",
Что просит хлеба, строго глядя снизу.

Здесь каждый знает все свои права,
И носит их, что рыцарь твой — доспехи.
Подстрижена зеленая трава,
И в дневниках отмечены успехи.

А над моею крышей белый флаг.
И мой запас тоски давно истрачен.
И я смотрю, как в небе тает знак
Моей такой удачной неудачи.