Редьярд Киплинг - Избранные стихи из всех книг

Он умирал, Удаи Чанд,
Во дворце на кругом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.

Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Ульварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.

Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.

Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал —
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.

Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: — Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок о бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!

Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, — и вот
Мятеж в голубятне затих.

И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня:
— Э-гей! Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!

Меня не узнали вы? Я — Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. —
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.

Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам —
И царскую стражу, и двор.

Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан,
Охраняя останки цариц.

Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
«Гряди на прощальный огненный пир,
О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!»

Всю ночь полыхал погребальный костер.
И было светло как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.

В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой.
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.

Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.

Но вот он сказал ей: — Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!

— Я знаю, — плясунья сказала в ответ, —
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была.
Другие пусть воют в аду!

Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь?
И воин ответил: — Да.

По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: «Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!»

Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег
Это Бунди-царица была.

Снова мы вернулись в порт — семь морских волков.
Пей, гуляй, на Рэдклиф-стрит хватит кабаков.
Краток срок на берегу — девки, не зевай!
Протащили «Боливар» мы через Бискай[38]!

Погрузились в Сандерленде, фрахт — стальные балки,
Только вышли — и назад: скачет груз козлом.
Починились в Сандерленде и поплыли валко:
Холодрыга, злые ветры, бури — как назло.

Корпус, гад, трещал по швам, сплевывал заклепки,
Уголь свален на корме, грузы — возле топки,
Днище будто решето, трубы — пропадай.
Вывели мы «Боливар», вывели в Бискай!

Маяки нам подмигнули: «Проходи, ребята!»
Маловат угля запас, кубрик тоже мал.
Вдруг удар — и переборка вся в гармошку смята,
Дали крен на левый борт, но ушли от скал.

Мы плелись подбитой уткой, напрягая душу,
Лязг как в кузнице и стук — заложило уши,
Трюмы залиты водой — хоть ведром черпай.
Так потрюхал «Боливар» в путь через Бискай!

Нас трепало, нас швыряло, нас бросало море,
Пьяной вцепится рукой, воет и трясет.
Сколько жить осталось нам, драли глотки в споре,
Уповая, что Господь поршень подтолкнет.

Душит угольная пыль, в кровь разбиты рожи,
На сердце тоска и муть, ноги обморожены.
Проклинали целый свет — дьявол, забирай:
Мы пошли на «Боливаре» к дьяволу в Бискай!

Нас вздымало к небесам, мучило и гнуло,
Вверх и вниз, и снова вверх — ну не продохнуть,
А хозяйская страховка нас ко дну тянула,
Звезды в пляске смерти нам освещали путь.

Не присесть и не прилечь — ничего болтанка!
Волны рвут обшивку в хлам — ржавая, поганка!
Бешеным котом компас скачет, разбирай,
Где тут север, где тут юг, — так мы шли в Бискай!

Раз взлетели на волну, сверху замечаем:
Мчит плавучий гранд-отель, весь в огнях кают.
«Эй, на лайнере! — кричим. — Мы тут загораем,
Вам, салаги, бы сюда хоть на пять минут!»

Тут проветрило мозги нам порывом шквала.
Старый шкипер заорал: «Ворот закрепляй!»
«Ну-ка, парни, навались, румпель оторвало!»
Без него, на тросах — так мы прошли Бискай!

Связка сгнивших планок, залитых смолой,
Приплелась в Бильбао, каждый чуть живой.
Хоть не полагалось нам достичь земли,
Мы надули Божий Шторм, Море провели.

Снова мы вернулись в порт, семь лихих ребят.
Миновали сто смертей, нам сам черт не брат.
Что ж, хозяин, ты не рад, старый скупердяй
Оттого что «Боливар» обыграл Бискай?

Разделён на тысячи взводов
(Ни значков, ни знамен над ним),
Ни в каких он не числится списках,
Но прокладывает путь другим!
Отцы нас благословляли,
Баловали как могли, —
Мы ж на клубы и мессы плевали:
Нам хотелось — за край земли!
(Да, ребята),
Хоть пропасть — но найти край земли!
И вот —

Те жизни портят работорговцам,
Эти шныряют среди островов,
Одни — подались на поиски нефти,
Другие куда-то спасать рабов,
Иные бредут с котелком и свэгом[40]
В седых австралийских степях,
Другие к Радже нанялись в Сараваке[41],
А кто — в Гималайских горах…

Кто рыбку удит на Занзибаре,
Кто с тиграми делит обед,
Кто чай пьет с добрым Масаем[42],
А кого и на свете нет…
Мы ныряли в заливы за жемчугом,
Голодали на нищем пайке,
Но с найденного самородка
Платили за всех в кабаке[43].
(Пей, ребята!)

Мы смеялись над миром приличий
(Для нас ведь давно его нет!),
Над дамами, над городами,
Над теми, на ком белый жилет,
Край земли — вот наши владенья,
Океан? — Отступит и он!
В мире не было заварухи
Где не дрался бы наш легион!

Мы прочтем перед армией проповедь,
Мы стычки затеем в церквах,
Не придет нас спасать канонерка
В негостеприимных морях,
Но если вышли патроны, и
Никуда не податься из тьмы, —
Легион, никому не подчиненный,
Пришлет нам таких же, как мы
(Отчаянную братву),
Хоть пять сотен таких же, как мы!

Так вот — за Джентльменов Удачи
(Тост наш шепотом произнесен),
За яростных, за непокорных,
Безымянных бродяг легион!
Выпьем, прежде чем разбредемся,
Корабль паровоза не ждет —
Легион, не известный в штабах —
Опять куда-то идет.
Привет!
По палаткам снова!
Уррра!
Со свэгом и котелком.
Вот так!
Вьючный конь и тропа.
Шагай!
Фургон и стоянка в степи…