Павел Федотов - Легенда о счастье. Стихи и проза русских художников
III. Черед жизни
РОДИНАДеревья в инее, а снега вовсе нет.
Зима задумалась у столбовой дороги.
Радимов Павел я, художник и поэт,
Советский гражданин и человек нестрогий,
В Коломенском краю свой написал сонет,
Бродя вблизи Оки, где берега пологи,
Где протекла пора моих ребячьих лет,
Где ездил много раз, усевшися на дроги.
Я помню, помню вас, поемные луга!
Вот на реке паром, вот Ловцы, Белоомут,
Вот бричка ямщика и с колкольцем дуга,
Вот Горки на яру и под горою омут.
Внизу ж стоят стога, и зелени нет края,
Дай ширь твою вдохнуть, о сторона родная!
Воспоминаньями себя тревожу,
Я помню Глебово и речку Вожу.
Передо мною луг некошен и нетронут,
Вдали лесок, осинник молодой,
У Глебова обрыв и черный омут,
Что там лежит под темною водой?
И мысль бежит вопросам тем навстречу,
Былых времен страница мне ясна,
Здесь дал Донской впервой татарам сечу
С дружиной москвитян, и кровь алей вина
Стекала в омут тот. Следов я не примечу
Боев старинных. Край цветет. Весна,
И марево волной колеблется далече,
И неба высока немая тишина.
С детства помню вас, Ослябя, Пересвет,
Монахи-иноки несокрушимой силы.
Стоял туман в лугах, слетал с небес рассвет,
И солнце купы рощ лучом позолотило.
А на земле была великая вражда:
Донского тихий стан, пред ним гроза – орда.
Вот тучный богатырь от ней несется вскачь
И алой епанчой по росным травам плещет,
Он наводил на Русь полон, и стон, и плач,
Он яростно коня ременной плеткой хлещет.
Но смерть найдет себе неистовый палач,
Сжал Пересвет копье и сдвинул брови резче,
Вот сшиблись, пыль кипит, подковы искры мечут,
Богатыри мертвы, и бой трубит трубач.
Как хорошо! И нет нужды в стихах,
Прозрачный день воздвигнут над буграми,
Луч солнечный их золотит утрами,
И листьев осени насыпан прах.
Уж льдинок светится меж лужами стекло,
В дыму курчавится соседнее село,
И гнется журавель в колодец у колоды;
Над русскою землей идут бессменно годы.
Как долог путь для ней, скажу наверняка,
Не счесть столетия, не перечесть века.
Свой отблеск бросивши в зенит,
Мерцают зимние закаты.
И пламень желто-розоватый
В тумане сумерек сквозит,
Как исчезающая тайна
Неуловимой красоты.
О, сколько милой простоты
И прелести необычайной
Во всем: в глубоком рыхлом снеге,
В примолкших избах и дворах,
В далеком вскрике, в хрустком беге,
В тычинках, вешках и кустах,
В пустых однообразных склонах,
В леске, синеющем едва,
И в распушившихся воронах,
Нагнувших веток кружева.
В перелесках застряли туманы,
Дождик брызжет весь день спозарань,
Но мила мне страна глухомань,
Косогоры и травы-бурьяны,
И еловая роща седая,
И кукушки волнующий стон,
И моя в людях жизнь прожитая,
И заштатных церквей перезвон.
Смутно эхо разносится с бора,
Дорог осени плач золотой,
Каркнул ворон в небесном просторе,
Рад я жизни неспешной, простой.
Давний приятель мой, дятел, стучит по утрам на березе.
Не отогнать мне синиц, их я кормлю под окном.
Леший ко мне забредет, он шалун не хмельной и тверезый.
В чаще лесной проживаю, кто же зайдет ко мне в дом?
Я балагурить горазд, а у лешего дел неотложных
Мало бывает, не он, знать, председатель села.
В эти же дни, когда в мире событий тревожных
Множество, лучше узнать новость, какая мила.
Здравствуй, косматый шатун! Зашумела буран непогода,
Запорошила снежком птичий, звериный ли след?
Рад я послушать заветы и сказы из жизни народа,
Ну, начинай болтовню, мой драгоценный сосед!
Весна застряла в снеговых сугробах,
За непогодой не летят грачи.
Лишь стаи галок, серых, крутолобых,
Кружат в зените заревой парчи.
И рушатся на голые березы
Ватагой, говорливой без ума.
Еще гремят последние морозы,
Еще метет метелица-зима.
Но в каждый вечер золотистей зори,
И дальний лес заметно почернел.
Близка пора, как в полевом просторе
Подымет солнце алый самострел,
И рухнет наст, и струйки лужи талой
Разрыхлят снег, и желтая вода,
Забрав соломы и щепы немало,
Забулькает под корочкою льда.
Старинная песня за лесом пропелась,
И это носилось в бору до утра.
Подумать о жизни давно мне хотелось,
Но старости вдруг наступила пора.
Возьму я котомку, пройдуся по полю,
Вся в колосе рожь, среди ней – васильки,
Зачем же стремлюся опять я на волю?
Ведь дни пролетают, как волны реки.
Мне нужен клочок синеглазого неба
И узкая стежка, путей колея,
Где запах душистый оржаного хлеба,
Где бегал мальчонком доверчивым я.
Бежал за годом год. Я снова гость в Рязани,
Я в роще Рюминой среди берез опять.
Прославлена земля с Оки и до Казани,
И много трав пришлось ногою мне примять.
Я псалмопевец ржей, я гармонист-матаня,
Я внук родной яги и лешему я зять.
Я, мерина взнуздав, сам завалюся в сани,
Веревочной вожжой мне замахнуть под стать.
Спеши, спеши, поэт! Не то догонит баба,
С железною косой кощеева карга.
Как весело скакать чрез горки и ухабы!
Смотри ж, чудесный край перед тобой. Луна
За Трубежом-рекой, и хороша, раздольна
Широкая Ока, и воздух вольный, вольный.
Грибы из Луховиц, моей отчизны милой,
Старуха древняя в корзине принесла
На нынешний базар. Меня остановила
Хозяйственная мысль: всю мелочь без числа
Я отберу с собой. «Два дня в бору ходила,
Грибок-то как кремень». – «С какого ты села?» —
«Из Городца, родной!» С неведомою силой
Воспоминаний рой нахлынул… У стола
Сижу с грибом в руках, запачкан он землею,
Моей родной землей. О юности пора,
Темно-зеленый бор, и летнею зарею
Тропинка между ржей!.. Вся наша детвора
С корзинками в руках стремится в лес ватагой,
Чащоба не страшна, и все полны отвагой.
Этот дуб на усадьбе Аксакова
Повидал самого в старину.
А зима, как всегда, одинакова,
И ее я люблю белизну.
У избушки с куриными ножками
Я пройду оснеженной тропой.
Бабы скифские стали дорожками,
Охраняют столетний покой.
Вот и церковь под куполом синим,
О неведомом царстве мечта.
А повсюду нетронутый иней
И Абрамцева тишь – красота.
В портрете Врубеля ты, Савва, словно Грозный.
В заветный парк люблю я в день морозный
Пройти оснеженной средь старых лип дорожкой
Укрыта елками здесь церковь Васнецова,
Избушка возле ней стоит на курьих ножках,
Спит мышь летучая под снеговым покровом,
И баба скифская, степей задонских гостья,
Две тысячи годов легко пережила.
Здесь, Савва Мамонтов, твои останки-кости,
Здесь жизнь текла друзей искусства и ушла.
Лишь птички тренькают близ церкви на погосте,
Их болтовня в тиши пленительно мила,
И сам я в седине, идти мне легче с тростью,
И светлая печаль на сердце мне легла.
Тих неширокий пруд, где Талица-речушка
Журчит в ольховнике. Теперь одна беда:
От старой мельницы не стало и следа,
Лишь колесе торчит зубчатая верхушка.
У выгона стоит под дранкою избушка.
Над окнами резьба и стекла, как слюда,
Блестят в закатный час. Как в прошлые года
Усадьба на бугре и темных рощ опушка.
Уносит жизни сон река забвенья Лета:
Сто добрых лет назад здесь жили два поэта,
И звучные стихи слагались в тишине,
Ты в них прославлена, владычица-любовь,
И первый гром гремит, играя по весне,
И за рекой слышна свирель пастушья вновь.
Ветла с одиноким вороньим гнездом,
Сухая дорога и черное поле,
Под синим широким небесным шатром
Унылая древняя воля.
Взлетевшего чибиса жалостный крик,
Да возле сожженной громами березы
Печальник болотной пустыни, родник,
Точащий подземные слезы.
Еще сверкнул янтарный лист,
И осень гостьей стала:
На речке стих куличий свист,
От ветел тень упала.
Как широко, и ни души
Единой на просторе,
И дни короче станут вскоре,
И порыжеют камыши.
Пастуший слышится рожок,
Для стада нет поживы,
Воспоминанья в сердце живы,
И близок мой осенний срок.
Пускай по мне не будет плачу,
Я весел в горести своей,
Грач улетает, галки крачут,
В долине все бежит ручей.
Осенний день не говорлив.
Он смотрит строго.
Среди дуплистых редких ив
Бежит дорога.
Над косогором слет грачей,
Шумна ватага.
Сверкает лентою ручей
На дне оврага.
Лазурь сметает облака,
Уходят тучи.
Как жизнь твоя всегда легка,
Простор могучий!
Цепь говорливых журавлей,
Нить паутины.
Да придорожник, да репей,
Да ширь равнины.
С листопадом приключилась кутерьма, —
Знать, у осени дырявая сума.
По оврагам разлетелися листы,
Небо синее спустилось с высоты.
Паутины протянулася кудель,
Озимей колышется постель
Вихрь гудит в полях меж проводов,
Сбиты яблоки румяные с садов.
Поржавела у плотины осока,
И звезда упала в речку с высока.
Растет на бугорке калиновый кусток,
И с оржаных полей летает ветерок.
Уходит в синеву за перелеском даль,
И сердцу моему теперь близка печаль.
Спадай, осенний лист, на глинистую кручу,
В затихнувших полях я словом сердце мучу.
Побродить по озимому полю,
Понаслушаться песен весны —
Это выпало нонче на долю,
Небеса широки и ясны.
Вьется тропка до самого леса,
Запестрела цветами опушка,
Угомону не знает кукушка,
Для нее распахнулась завеса.
Мне годов предсказала немало,
Мое сердце еще не устало,
И на свете еще поживу,
Чтобы счастье узнать наяву.
Нет одиночества чудесней
Среди оржанищ полевых,
Сливается шум ветра с песней,
И сам собою льется стих.
Как бы пронзен стрелою мысли,
Простор волненьем озарен,
На травах капли рос повисли,
И на бугре янтарный клен.
Мне вовсе думать и не надо,
Иду дорогой не спеша.
Ты, одиночество, отрада,
Тобой наполнена душа.
Слетелись сорок сороков,
И началась весна.
Ручей бурлит у берегов,
Песнь издали слышна.
Чтобы обрадовать меня,
Знать, встали зеленя.
И жаворонок озарен,
Под ним широкий небосклон.
Мне весело с таким певцом,
Поэт он мировой.
Чтоб не ударить в грязь лицом,
Пишу я стих простой.
Перелески от инея белы,
Санный путь от полозьев широк.
Переедешь ты мелкий лесок —
И от солнца морозного стрелы
Освещают любой бугорок.
Только заячий след и заметен,
Возле гумен дорога видна,
И стоит молодая сосна,
На березах шум галочьих сплетен,
Отлетела в леса тишина.
Потянулся дымок от овина,
Над колодцем повис журавель,
Разостлалась, как скатерть, равнина.
У плетня, где росла конопель,
Наклонилась сухая рябина.
Сорока щиплет паклю из пазов,
К морозу тянет у ветлы в серебре.
Примолкший день пустынней от снегов,
Ветряк крылом не машет на горе.
Зайчиных лап в снегу петлят следы.
В синеющих дымках с утра село.
Под пышной бахромою спят сады,
С головкой вешки в поле замело.
Покоем тишины и дуб объят,
Век сторожем стоит на перекрестке.
Какой простор! Куда ни кинешь взгляд —
Пушинки, льдинки, снеговые блестки.
Видишь мелькнувшую тень
Там, за далеким пригорком.
Только всмотрися ты зорко —
Это уходит мой день.
Также мелькнули печали,
В жизни все дни коротки,
Все мы немного устали,
Годы, как волны реки.
В деревне щелкнул кнут пастуший,
И гурт выходит на заре,
Ничто молчанья не нарушит, —
Какая осень на дворе!
Опавший прах слежался в куче.
Оборонил и клен листы.
Смотрю в долину с этой кручи, —
Полна окрестность красоты.
А в синеве застыли нити,
Осенней паутины лёт,
Не нужно никаких событий,
Пусть мерно жизнь идет в черед.
Над долиною день отгорел,
И над полем великая дрема.
Переделано множество дел,
И за ригой в ометах солома.
В эту ночь лишь на звезды смотреть,
Нету им ни конца и ни краю,
К ним мечтою моей полететь,
Словно милую я вспоминаю.
А такая была у меня,
На нее я смотрел, веселился,
Только дожил потом до тяжелого дня
И навеки я с ней распростился.
Она стала, должно быть, звездой,
От нее и сиянье сверкает.
Пролетел над межой козодой,
И заря предвечерняя тает.
Грозно каркнула ворона на сосне,
Чья-то юность заскучала о весне.
А уж сыплет лист метелица в долу.
И туман свою клубком свивает мглу.
Вся осиновая роща в янтарях,
Будто медяками весь засыпан шлях.
Моя дума одинока в этот час,
На закате свет мерцающий погас.
Если б в поле овсяное мне пройтись,
Чтобы песнь осеннюю мне кинуть ввысь,
Чтобы сердце говорило про любовь…
Зря, что ль, помнится ее, как бархат, бровь?…
Иду я знакомой тропинкою к дубу,
Зима распахнула пушистую шубу,
И дятел в чащобе стучит без умолку,
Облазил доверху косматую елку,
И заяц пугливые уши расставил,
Живет глухомань без намеченных правил,
И в ней никогда не смолкает молва,
И ночь караулит вещунья-сова.
Не правда ль, тепло у зимы одеяло?
Поэту его иной раз не хватало.
Снежное поле. Мороз и метель,
Небо затмила высокая ель.
А под бугром деревенька во мгле.
Лампа блеснула в соседнем селе.
В избу девчата ввалились гурьбой,
Облако пара впустив за собой.
Ночь коротка, запоют петухи,
Девки на песню не так уж плохи.
Бабке на печке тужить о грехах,
Девкам пропеть о своих женихах.
Молодость – золото, сила земли!
Глянь на гаданье: у всех короли.
Обманчива моя строка,
И в ней не высказать всех дум.
Идет-гудет зеленый шум,
И кипень неба высока.
А что там видится вдали,
В полденном небе над бугром?
Летят с заморья журавли,
В поречье им и кров и дом.
О вестники моей весны
И старости моей подспорье!
Моя страна вам Лукоморье,
И с вами дни проведены.
И ваших кличей дальний зов,
И реки выше берегов,
И даль синеющих лесов, —
Родная песнь души без слов.
Засветилась заря в это утро погожее,
И трава вся в росе, в повители плетень,
На селе только что показались прохожие,
Тени длинные под ноги бросил им день.
Заскрипел журавель, поднялася бадья,
Из ведра просочилася влага,
С криком галочья вдруг пролетела ватага,
И туманы в разъемчивой мгле.
Вдруг пастух продудел на селе.
Стали тени от вётел короче,
Не спеша наступил день рабочий,
На току обмолот, стукотня,
Приучилась к делам ребятня
И отцам помогает умело.
Как люблю я мужицкое дело
И умелую в этом сноровку,
Где солому сложить, где сторновку,
Где лопатой провеять зерно.
Сам я не был в деревне давно,
Хоть слыву я крестьянским поэтом.
Что мне к славе прибавить при этом?
Мою славу ветра не сотрут,
Я прославил усердье и труд.
О родном и близком[116]