Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Ваш удел — вдохновенье, собратья-поэты.
Вы поете, звеня,
И сопутствуют вам зоревые расцветы
До последнего дня!

Увлекает поэзия вас на высоты
И за грани времен;
Юность — это Платон, собирающий соты,
Старость — Анакреон!

Так летайте, порхайте, поэты благие —
Вам пристало оно;
Распевайте погромче свои неземные
Песни радости… Но

Если вам хоть крылом доведется коснуться
Хаотических бурь,
Где и смерть, и беда, и размах революций,
То забудьте лазурь.

Позабудьте любовь, позабудьте мечтанья
И отдайте сердца
Беззаветным стремленьям, людскому страданью
И борьбе до конца.

Человеческий род за шесть тысячелетий
Поднял к небу чело
И воспрянул на бой, чтоб низвергнуть на свете
Вековечное зло.

Кто с великой семьею мятежников спаян,
Кто познал скорбь и гнев,
Не малиновкой в небе зальется пускай он, —
Пусть рычит словно лев.

Да, право осмеять — всецело за Грядущим.
Не следует шутить со смехом всемогущим!
Зевес Карающий! Смеющийся Зевес!
Последний мне страшней: он стоит митральез.
Взрыв смеха обратит исчадья ночи в бегство,
Педантов дразнит он, не терпит буквоедства.
При случае ушам ослиным надерзит:
Он против ползанья, он с теми, кто парит.
Венчанные гробы, протухшие кумиры,
Сосущие народ священники-вампиры,
Законы сгнившие — он видит все и всех,
И чем светлее день, тем беспощадней смех.
Он обличит алтарь, где, речь ведя о боге,
Оправдывает поп бесстыдные налоги.
Искусство он ведет на светлый, гордый путь,
И Терамен его не в силах обмануть.
Надутой скуке он платить не хочет дани.
Когда, ружьем Шаспо растроган до рыданий,
Воинственный Тартюф хватает в руки нож,
Смех говорит ему: «Не пыжься, пропадешь!»
В его присутствии любые лжеученья,
Как пыль, уносятся под ветром просвещенья.
Без удержу дарит своим вниманьем он
Судей неправедных, монархов без корон.
Бичуемые им авгуры горько плачут.
Он наберется сил и мир переиначит:
Став пулей, искрою, снарядом, он гвоздит
Всех отстающих, всех, кто ноги волочит,
Кто Завтра, юное дитя, надежду нашу,
Меняет на Вчера, почтенного папашу.
Вот так из поезда летящего смешон
Влекомый клячами скрипучий фаэтон.

Мадзини Тьер язвит, Питт колет Вашингтона.
Низару Ювенал — остряк дурного тона,
И Планша вынудил пожать плечом Шекспир.
Покуда пар еще не покорил весь мир,
Язвили Фультона педанты. Было время:
Пулье звездой блистал в зените академий
И электрический звал чушью телеграф.
Тупица острый ум всегда гнетет, поправ.
Кто смотрит только вниз, тот Гималаи втайне
Готов презреть. Лазурь — провал небес бескрайний,
Колодезь черных гроз — не нужен простакам,
Вовек не знающим, где мы витаем там,
Отвергшим Эйлера и Ньютона, дорогу
Долбящим палкою, боясь поставить ногу.
Как близорукому прибавить зренья, чтоб
Любил он звездный взор суровых Каллиоп,
С Парнаса мерящих глубь бездны бесконечной?
Эсхил блуждающий и Дант, изгнанник вечный,
Лишь болтуны: померк у них в изгнанье взор.
Терзанья Иова для мещанина — вздор:
Ведь лишь бездарностям с их завистью презренной
Доступен «здравый смысл», сей дар судьбы священный.
В супруги евнуха себе берет толпа.
Затылки всякого рубаки и попа
Пред кем склоняются без спора? Пред Мидасом,
С которым шепчутся зоилы хриплым басом.
Исайя, в городах отверженных бродя,
Вкруг чует ненависть, ни разу не найдя
Души, понявшей гнев его души великой.
Корнель скитается средь ругани и крика,
И свора жадная на Мильтона рычит.
Кто, будучи пустым, величествен на вид,
Тот восхитит всегда завистников и франтов —
Псов, волчью стать свою хранящих для талантов.
Глядите, как они Гомера грызть бегут!
Как ими идиот прославлен или шут,
Тот нуль напыщенный, кто в данное мгновенье
Ханжей и солдатню привел в повиновенье!
Довольно, чтоб кретин «персоной» был одет,
Чтоб молодой сухарь казался зрелых лет,
Чтоб мудрое хранил молчание тупица, —
Их станут уважать. Те, кем молва творится,
Кто «имена» плодят и губят в наши дни,
Их сиплым голосом, уставшим от ругни,
Прославят; знают ведь, что так верней сражаться:
Великих высмеяв, глупцами восторгаться.

Добро творите вы, — на вас пойдут войной;
И, бог весть почему, любой пошляк тупой
Впадает в бешенство, завидя вдруг пророка.

Вниз, в бездну глянуть, риф приметить издалека
Ошибка. Ты велик? Ну, значит, ты смешон.
Пигмей собою горд: Геракла мерит он,
И мирмидонянин титана отрицает.
И каждый исполин, что небо подпирает,
Всю Лилипутию, край муравьев, смешит.

Горбатый коротыш, храня надменный вид,
Доволен: горб ему, хотя и полновесный,
Не тяжелее, чем Атланту свод небесный!
Гиганту — ровня он. Чем лучше тот? Нет слов:
Свой груз у каждого.

Ворота на засов
И ставни на запор, чтоб истина и разум
В твой угол, буржуа, не ворвались бы разом!
Ученый человек, степенный человек,
Страшись: готовится стремительный набег
Умов и светочей на дом твой с дверью узкой,
Где ночь в цепях томит твой жалкий дух моллюска.
Жить страшно: прозябать куда спокойней тут.
Захлопнись, устрица, коль книгу развернут.
Достаточно словцу лечь в душу, чтобы это
Разверзло бездну в ней, залив потоком света.
Глупцам невежество — всегда приют и дом.
Не смей читать, — не то не будешь дураком,
Как должно.

Гусь хромой гогочет, весь сияя.
Надменность, как павлин, глазастый хвост взметая,
Им лишь красуется, но вовсе не глядит.
Вот так и лжемудрец свой пышный хвост влачит,
Хвост любит, чтит его, как нечто неземное,
И множит спесь ему, а тупоумье — вдвое.
То — скопище глупцов, кортеж тупых писак.
И злостный идиот, заносчивый дурак,
Будь он церковником иль мужем государства,
Без знаний знает все и видит лишь коварство
В твореньях гения. Что для Гизо Вольтер?
Потише, Мирабо! Дантон, молчать! Пример
Нахала — Галилей, кто утверждал облыжно,
Что вертится земля, а солнце неподвижно!
Кого не раздражит Колумб, другой нахал,
Кто вздорную мечту — Америку — искал?!

Бьют их, мечтателей, взывая к богу хором.
Попы и короли, гордящиеся вздором,
Всех этих байбаков тяжелых легион —
Негодованья полн на тех, кто вдохновлен,
Над кем безвластна ложь, бессильно отрицанье,
Чей мощный голос тьму приводит в содроганье.
Прочь их, бунтовщиков, любовников зари!..

Мыслитель, пламенем сжигаемый внутри,
Поэт, пророк, фантаст упрямый — понимают,
Что милосердия вселенная не знает, —
Зато вовеки в ней неправосудья нет!
Земные судьбы им являют горний свет —
Как отражение надмирной тайны вечной.
Вот почему их взор — там, в дали бесконечной!
Вот почему, лучом познанья ослеплен,
Дар ясновиденья приобретает он.

Но только лишь взойдет над нашим миром темным
Светило дивное и в хаосе огромном
Величие души позволит разглядеть;
Лишь златогривый зверь порвет ночную сеть;
Лишь солнце пышное, пурпурный сгусток зноя,
В личине молнийной, пугая и покоя,
Возникнет, уравняв блистательным лучом
Травинку, и хребты, и моря окоем,
И жуткие леса, где песен вьется стая;
Лишь, все плодотворя, рождая, завершая,
Своею тайною загадки разъясня,
Затмив созвездия, дав безднам светы дня,
Дав сердцу веровать и разуму молиться,
Как добрый труженик начнет оно трудиться;
За светоносный труд лишь примется оно,
Первопричиною предвечной рождено,
И небо осветит — виденье голубое,
И кинет сноп лучей, пловцов в ночном прибое,
Быстрее молнии летящих с высоты, —
И тотчас назовут слепца орлом кроты.