Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

В напевах струн и труб есть радостные тайны,
Люблю в ночном лесу я рога зов случайный,
Люблю орган: он — гром и лира, ночь и блеск,
Он — дрожь и бронза, он — волны безмерной всплеск,
Он — горн гармонии, встающей в туче черной;
Люблю я контрабас, что плачется упорно;
И, под трепещущим смычком, люблю душой
Я скрипку страшную: в себя вместив гобой,
Шум леса, аквилон, лет мушки, систр, фанфары,
Льет полусвет ее мучительные чары…

За далью снова даль. В движенье вечном гений,
И, как всегда, живет искусство в обновленье.
Чтоб вечно создавать, свет зажигать в сердцах,
Наследье ценное досталось нам в веках.
Великие умы ведут нас на вершины.
Хоть строим крепко мы законы и плотины,
Все ж гений заслонит усилий наших плод
И свежей порослью прекрасно расцветет!
Не в силах задержать ничто его разбега.
Дал Рим он после Фив, собор — после ковчега
И создал Колизей, пройдя чрез Парфенон.
Гомера нет давно, но он звездой зажжен.
Рожденье Франции дал Рим, владыка мира.
Затем был век Рабле, Сервантеса, Шекспира.
Величье их умов — безмерный океан.
Колосс внушает страх гигантам прежних стран.
Пред Дантом пал Амос, одним суровым видом
Страх Микеланджело внушает пирамидам.
От Феба Греции до сфинксов и гробниц
Искусство древних дней пред новым пало ниц.

Гомер под тяжестью судьбы угас для мира.
Вергилий: «Счастье тем, кто зрит конец!» Шекспира
Стон слышен: «Быть или не быть — вот в чем вопрос!»
Эсхил, который стих как высший долг вознес,
И Пиндар, чье чело венчает лавром ода,
Давид и Стесихор, стих мерный Гесиода —
Шумят, как темный лес, окутанный в туман.
Исайя, Соломон, Амос и Иоанн…
Ладони их легли на библии страницы,
Как страшный ураган, как мрак, что вслед клубится.
Грозой восхищен Дант, туманом — Оссиан…
Трепещет ум людской, как в бурю океан,
Когда грозою струн в ночных просторах мира
С их вещим голосом сливает рокот лира.

Грусть искупленья, рок, завязанный узлом,
Боль, гнусный мир вещей и плоти тяжкий ком —
Вот у кого в плену дух вольный человека
Там, за решеткою, поставленной от века.
Но только возглас: «Мир!» раздастся с высоты,
С небес, которые прозрачны и чисты,
Как плоть, несущая возмездья груз суровый,
Гнет кары и греха, материи оковы,
Печаль и боль души, — вдруг начинает петь
И трогает во тьме, где вновь заре гореть,
Перед отдушиной — окном в просторы мира —
Решетки полосы, как струны грозной лиры.

Лишь электричество тряхнет земли основы,
Связав Европы мрак с Америкой суровой
Летящей искрой в тьме ночной,
Как человечество под гнетом исполинской
Тоски испустит стон, и чревом материнским

Весь содрогнется шар земной.
О, тени бледные людей, скользящих в страхе,
Орел Поэзии в могучем крыл размахе
Бурь не боится роковых,
И по душе ему все схватки, катастрофы;

Лавиной рушит он разгневанные строфы
С гор Революции крутых.
Он Гусов выкормил, им выращены Данты.
Когда ревут моря, летят смерчи-гиганты,
Парит он в высях, невредим,

Там, под собой, земли не слыша содроганий,
И клювом щиплет мох и вьет гнездо в тумане
Над Этны кратером пустым.
В когтях он ураган зажал — и тот смирится.
Дух человечества, он только ввысь стремится

В изломах молний и в громах,
И два его крыла простерты в грозном свете:
То Год Бастилии и Девяносто Третий
В безмерность бросили размах.

Стыд лжефилософам, поэтам, чьи усилья
Ни мысли, ни души не вкладывают в крылья!
Прочь от меня, софист! Что для него Платон,
Коль не понять ему, чем доблестен Катон?
Прочь, те, что идольской полны к стране любовью
И предают ее слепому суесловью,
А коль грозит беда, то, забывая честь,
Не могут всем благам изгнанье предпочесть!
Прочь от меня, трибун, зовущий за собою
И любящий лишь жизнь презренною душою!
Прочь, ритор, что твердит: «О, род людской! Прогресс!
Грядущее!» — и свой нести не хочет крест!
Рим можно им на миг прельстить или Афины
И Спарту обмануть. Но Честность дней старинных,
Что славою борцов, все вынесших, дарит,
Рычаньем встретит их и тотчас пригвоздит
В конторе у себя их мнений список лживый,
А время-весовщик, плательщик справедливый,
Что говорит одним: «Приму!», другим же «Нет!»,
Отбросит их, как горсть подделанных монет.

Великих гениев глашатай вдохновенный,
Ты нас ведешь вперед дорогой сокровенной
Туда, где дух парит, где ясны небеса
И над мятущейся, шумливою толпою
Звенят трубою
Их голоса!

Макбет иль Прометей, Орест или Отелло —
Эсхила сочетал с Шекспиром ты умело.
Ты в адских глубинах те образы найдешь.
Великие творцы в страданьях и в печали
Им души дали,
Ты плоть даешь!

Смотри богам в лицо! Стремись по ним равняться.
Их мысли, их дела не по плечу паяцам;
Но ты их воплоти, как маг, как чародей,
Стань богом, стань орлом с блестящим опереньем,
Стань отраженьем
Больших идей!

Ты череп Йорика достанешь из могилы,
И с Калибаном ты проникнешь в край унылый;
Все у тебя в руках — и злоба и добро;
Будь принцем, и слугой, и палачом проклятым;
И Карлом Пятым,
И Фигаро!

Твори, изобретай. Ты должен перед светом
Снять урожай идей, посеянных поэтом,
Ты должен покорить в пленительной борьбе
Те страсти гордые, что головы нам кружат.
Пусть верно служат
Они тебе!

Трепещущая речь, в порыве и в тревоге,
Еще не входит в мир, она лишь на пороге.
Ты образ вылепи из стихотворных строф —
И пусть он ринется в неизъяснимой дрожи,
Как ангел божий,
На рать бесов.

Жрецы бессмертных муз, несите вдохновенье
Тем, кто глядит на вас с улыбкой снисхожденья,
И услаждайте тех, кто даже глуп и сух.
Чем больше тратите, тем больше обретете.
Над миром плоти
Нетленен дух!

Ваш удел — вдохновенье, собратья-поэты.
Вы поете, звеня,
И сопутствуют вам зоревые расцветы
До последнего дня!

Увлекает поэзия вас на высоты
И за грани времен;
Юность — это Платон, собирающий соты,
Старость — Анакреон!

Так летайте, порхайте, поэты благие —
Вам пристало оно;
Распевайте погромче свои неземные
Песни радости… Но

Если вам хоть крылом доведется коснуться
Хаотических бурь,
Где и смерть, и беда, и размах революций,
То забудьте лазурь.

Позабудьте любовь, позабудьте мечтанья
И отдайте сердца
Беззаветным стремленьям, людскому страданью
И борьбе до конца.

Человеческий род за шесть тысячелетий
Поднял к небу чело
И воспрянул на бой, чтоб низвергнуть на свете
Вековечное зло.

Кто с великой семьею мятежников спаян,
Кто познал скорбь и гнев,
Не малиновкой в небе зальется пускай он, —
Пусть рычит словно лев.