Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Он каждому из них глядел пытливо в очи,
Ловил их первый смех, встречал их первый взгляд.
И бережно держал в руках своих рабочих
Некрепкие еще тела своих ребят.

Его птенцы росли в домишке небогатом.
Он сам их обучал не покладая рук.
Так шел за годом год, так брат шагал за братом,
И пятый мальчуган вошел в их тесный круг.

Ребята впятером пускали в небо змея,
Забавой и игрой всерьез увлечены.
И так уж повелось — на младшего, Андрея,
Перешивала мать Егоркины штаны.

Для матери своей искали уголь в поле,
Лиловый чадный шлак разрыв со всех сторон.
И, убежав к реке в короткий час приволья,
С рогатками вели охоту на ворон.

У хлопцев на земле забот и дел немало:
Бежали босиком в предутреннюю рань,
И с плеском их тела в затоны принимала
От масляных мазков цветистая Лугань.

Бурьян им ноги сек, и ветер жег им руки.
Так впятером они навстречу шли годам,—
В лишенье и труде давались им науки,
Без книг читать они учились по складам.

Хворали впятером, — леченье шло нескоро.
Но сколько б ни пришлось на долю их тревог,
Не гнулись крепыши, и только у Егора
Жестокий ревматизм скрутил суставы ног.

О, вереница дней, как горе неизменных,—
Картофельная слизь, вода да сухари,
Холодные углы да на замшелых стенах
Разводы от дождя, куда ни посмотри.

Вот так и шли они любой беде навстречу,
Привыкшие к труду, не прячась от судьбы.
Крепчали их тела и распрямлялись плечи,
И шлифовала мысль их выпуклые лбы.

Не отыскать судьбы суровей и голодней:
Нужду и ранний труд познали сорванцы,
И горевала мать, что им поесть сегодня,
Как будут завтра жить и как свести концы.

Всё чаще к ним друзья сходились молчаливо
В тот час, когда окно затягивает мглой,
С баранками в руках, с посудиною пива,
С узлом запретных книг, укрытых под полой.

Ребята зашумят — их враз не успокоишь.
Но был среди гостей хороший дядя Клим,
Он столько сказок знал, что только рот раскроешь.
По-взрослому они беседовали с ним.

Он ласково ворчал: «Пора уж спать, орлята!»
— «Мы, дяденька, уснем», — в ответ ему слова,
Со взрослыми сидеть мальчишкам рановато,
Здесь только Сашка был по праву старшинства.

Завешено окно, не скрипнут половицы.
При тусклом каганце склонившись у стола,
Они читали вслух заветные страницы,
До самого утра беседа их текла.

До самого утра, и только на рассвете,
Когда его друзья прощались наконец,
В укромный уголок, где спали вместе дети,
Тихонько приходил взволнованный отец.

У дышащей теплом мальчишеской постели,
Стараясь не шуметь, стоял и думал он.
Как нежно и светло над ними сны летели,
Как крепко спал Андрей и всхлипывал сквозь сон.

В короткие часы раздумья и покоя
Он вглядывался в даль через туман и дым.
Так и сидел отец, прикрыв глаза рукою,
И вся его судьба являлась перед ним.

Вот вырастут сыны, трудящиеся люди:
За брата встанет брат, за батьку выйдет сын,
Теперь у них во всем одна дорога будет,
Один их класс взрастил, и путь у них один.

Всё впереди у них, они за всё в ответе,
Как Маркс нам завещал, как Ленин учит нас.
Он, верно, думал вслух — зашевелились дети,
И маленький спросил: «А что такое класс?»

И тут-то в первый раз, исполнены волненья,
Услышали они от Цупова слова
О том, что думал Маркс, над чем трудится Ленин —
Великие борцы за правду и права.

И час такой настал, пришла пора такая,
Давным-давно для них сиявшая во мгле,
Когда они прошли, прошли не умолкая
По вставшей на дыбы, разбуженной земле.

Был Сашка к той поре на берегах Кронштадта,
Сам царь послал его служить в Балтийский флот.
И спорили мальцы: «Наверно, он, ребята,
На Зимний штурмом шел в рядах матросских рот».

Из хижин бедняков, из заводского чада,
Чтоб власть свою добыть, рабочий люд вставал.
Немецких батарей гремела канонада,
К Родаково уже подкатывался вал.

Дышала степь весной. Как это небо сини,
По склонам и холмам рассыпались цветы.
У ног росли кусты серебряной полыни,
И жаворонок вновь пьянел от высоты.

Был орудийный гром с весенним смешан громом,
Он то стихал на миг, то там гудел, то тут.
Пришлось нам отступать. Намечен был ревкомом
Решительный, прямой, единственный маршрут:

Оружье и людей беречь для новой сечи,
К царицынским степям прорваться у Лихой,
Луганским пушкарям по немцам бить картечью,
Прикрыв своим огнем отхода час глухой.

Уже скрипят возы, отходят эшелоны
Под скрежет буферов, немолкнущих в ночи.
Тревожный храп коней, товарные вагоны,
В них — ящики, узлы, снаряды и харчи.

Закрыв плотнее дверь, он вышел из ревкома.
«Мы вновь сюда придем, родимый город мой!»
Дорога в темноте была ему знакома,
По улицам ночным он шел к себе домой.

За окнами халуп перебегали тени,
Был слышен скрип дверей и чьи-то голоса.
Вся жизнь его пред ним предстала на мгновенье,—
Здесь жил его отец, здесь сам он родился.

Отсюда он идет без трепета и страха.
«Я Павлика возьму, он годен по годам.
Я дам ему свою солдатскую папаху,
Свой старый карабин мальчишке передам».

Загромыхал в сенях. В тревоге встала Маша,
Она без лишних слов сумела всё понять.
И Цупов затянул застежку патронташа,
Потом сказал: «Пора! Давай папаху, мать!

Свой старый карабин вложу я сыну в руки,
Папаху подарю, что сам я надевал».
Он сделал шаг вперед, он подошел к подруге
И бережно в глаза ее поцеловал.

«Так нужно, Машенька. Жди нас обратно скоро.
За Павлом пригляжу, беды особой нет.
В помощники тебе оставлю я Егора,
Ведь он совсем подрос, ему семнадцать лет».

«Отец, — сказал Егор, потупясь виновато,—
Я не останусь здесь, возьми меня с собой».
— «Куда? — вспылил Павло, в упор взглянув
                                                           на брата.—
Не торопись, Егор, тебе ведь трудно в бой».

«Останься здесь, сынок. Ты матери опора,
Здесь дома у тебя и кровля и причал».
Но, поглядев в глаза упрямого Егора,
На полуслове он внезапно замолчал.

Таким еще мальца не видел он ни разу,—
Он был готов идти в жестокие бои,
Он возмужал душой, он встал, как по приказу.
И Цупов им сказал: «Товарищи мои!

Товарищи мои, наследники, орлята!
Вы — плоть моя и кровь, вы — будущность моя.
Три парня подросли, три сына, три солдата —
Сашко, Егор, Павло, четвертым буду я.

Для революции ты отдаешь их, Маша.
Рожденные в нужде, они встают сейчас.
Нам нелегко жилось, так пусть хоть старость наша,
Как солнечным лучом, согреет счастьем нас.

А мы не доживем — ну что ж, другие будут,
Не ведая невзгод, жить лучше и светлей.
И, радостно живя, они не позабудут
Во имя счастья их погибших сыновей».

Они ушли втроем, три добрые винтовки
Прибавились в строю донбассовских бойцов.
Смертельные бои — без сна, без остановки,
Беспамятство атак, стрельба со всех концов.

С тех пор своих сынов нигде не видел Цупов,—
Три эшелона их везли в огонь и дым.
Грозили немцы им, прицелом их нащупав,
Донские кулаки стреляли в спины им.

Под станцией Лихой их смерть в упор крушила.
Держа в Царицын путь, не сделав шагу вспять,
Повсюду с ними был спокойный Ворошилов,
Учивший их в огне искусству побеждать.

Они смогли в борьбе ни разу не склониться.
Сквозь дым атак и сеч пролег их славный след.
Седая пыль боев заволокла их лица,
И оросил их лбы горячий пот побед.

Был темен горизонт, и ночь была багрова,
Степные большаки усеяны свинцом.
Разбойничий отряд полковника Попова
Теснила наша часть, зажав полукольцом.

Приказ идти вперед был отдан по отрядам.
Привычно холодил винтовочный металл.
Сосредоточен полк за привокзальным складом,
Но вот команда: «Марш!» — и Цупов первым встал.

Вперед из-за домов, раскинутых на склоне,
Через открытый луг, в траве, густой по грудь.
Винтовка, как всегда, сама легла в ладони,
А мушка на стволе указывает путь.

Так вот они, враги, — за рощею, за лугом,
Полковничий отряд зажат со всех сторон.
Бьет Цупов из винта, и быстро друг за другом
Обоймы на бегу вгоняет с треском он.

Он целится точней по вражескому строю,
По золоту крестов, по вышивке погон.
Мы берегли всегда к решающему бою
И каждого бойца, и каждый наш патрон.

Упрямо, как волна, катилась сила наша.
Нагнав одним рывком переднего бойца,
Он услыхал слова: «Подвиньтесь-ка, папаша!» —
И разглядел черты знакомого лица.

Он выкрикнул: «Павло?», и сын сказал: «Здорово!»
Дымилась горка гильз, отброшенных в траву.
Три пули он послал и обернулся снова:
«Ну как живешь, Павло?» — «Как видите — живу».

То в рост, а то ползком катилась цепь за цепью.
Передние пошли. Поднялся и Павло.
Плечистый, молодой, он высился над степью,
И ветер обдувал открытое чело.

Раздался свист, из рук вдруг выпала винтовка.
В последний раз Павло взглянул на небосвод,
Качнулся, постоял, еще шагнул неловко,
Рукою потною схватившись за живот.

«Павлушка, мальчик мой… Он жив, он не убитый.
Вот вата, вот бинты, потуже жгут скрути!»
И в этот час ввели резерв белобандиты.
И красные тогда решили отойти.

Он Павлика с трудом взвалил себе на спину.
Сбивая с ног людей, смертельный дождь косил.
А Цупов всё шептал израненному сыну:
«Не бойся, донесу… У батьки хватит сил…»

Но где-то у бедра нога заныла тупо.
Шатаясь, над собой почти теряя власть,
Упрямо шел вперед неугомонный Цупов —
Он тело сына нес, и он не мог упасть.

В тускнеющих глазах всё начало смеркаться —
Движение земли и неба круговерть.
Он попытался встать… Теперь уж не подняться.
Конец. Так вот она какая штука — смерть!

Они пришли в себя в прокуренном вагоне.
«Я знаю, что умру», — твердил в бреду Павло.
Как губы запеклись, как горячи ладони,
Как говорить ему сегодня тяжело.

«Умру», — он повторял, превозмогая муки,
И вслушивался в гром, и вглядывался в мрак.
Безжизненно легли его худые руки
На постланный под ним соломенный тюфяк.

«Ты будешь, будешь жить!» — шептал ему на ухо
Слабеющий отец, не веря сам себе.
Уже у самых рельс рвались снаряды глухо,
И содрогалась ночь в зарницах и стрельбе.

Нашлась бы под рукой винтовка боевая,
Павло бы принял бой, пока еще он жив.
Он падает, отца от смерти укрывая,
В последний свой порыв остаток сил вложив.

Скрипя и грохоча, раскрылись настежь двери.
Ворвавшийся казак прицелился на миг,
И сколько было пуль в казачьем револьвере —
Без счета разрядил в людей полуживых.

Так умер первый сын — Павло Петрович Цупов,
Бесстрашный рядовой Луганского полка.
Но вот из груды тел, средь неостывших трупов
Встает его отец. И пусть его рука

Уже в последний миг закроет Павлу очи,
Укутает в шинель от головы до ног.
Как тихо на руках лежит его сыночек.
«При жизни ты устал, теперь вздремни, сынок!

Ты слышишь ли меня? Без края, без предела
Клянусь тебе пройти все битвы и фронты
И честно умереть за праведное дело,
Которому служил и юность отдал ты.

И, смерть лицом к лицу встречая непреклонно,
Ни разу не свернуть с тяжелого пути.
Сыны мои в строю победные знамена
Из края в край земли сумеют пронести».

Наутро у врага мы станцию отбили,
Готовы продолжать намеченный маршрут.
Фуражки сняв с голов, мы подошли к могиле,
Три раза громыхнул торжественный салют.

И влажный холм земли весна покрыла цветом,
Склонилась вишня к ним, ветвями шевеля.
И отгремел салют прощаньем и приветом,
И эхом на него ответила земля.

Гудела степь вокруг. Как вешние потоки,
К Царицыну пошли донецкие полки.
На западе — огонь и пламя — на востоке,
На север и на юг обращены клинки.

С тех пор он воевал на побережье Дона,
В Царицыне бывал, громил немецкий тыл.
И с Армией пронес крылатые знамена
По тем путям побед, что штаб им начертил.

В немецких сапогах, в остроконечных касках
У глинобитных стен шагали патрули.
Встречая горожан, капрал глядел с опаской,
И долго стук подков не утихал вдали.

Он слышал каждый шаг и видел их шинели,
Подкравшись в полумгле к Ольховскому мосту.
Зажегся огонек, копыта прозвенели,
Прогромыхал состав и канул в темноту.

Порядок черный свой в Луганске утверждали
Белобандитский штык и чужеземный кнут.
И здесь в любой семье прихода красных ждали,
Как ждут грозу весной, как в доме сына ждут.

Здесь Цупов смог узнать всю тяжесть ожиданья,
Весь беспросветный мрак гнетущих душу дней,
Когда везде растет предчувствие восстанья
И отдаленный гром всё ближе, всё ясней.

Он вспомнил: где-то здесь, на чердаке сарая,
Надежно спрятан склад патронов и гранат.
Они лежат во тьме, спокойно ожидая.
Когда настанет час — они заговорят.

Цветные огоньки на дальнем перегоне,
Вокзальных фонарей неяркие лучи.
Кого-то волокут, кого-то бьют в вагоне,
И чей-то слабый крик разносится в ночи.

Копыта лошадей дробили шлак и камень:
То вспыхнет огонек, то снова — ничего.
Шла горсточка людей, оцеплена штыками,—
Так на расстрел вели товарищей его.

«Мы отомстим, браты», — усильем страшным воли
Он удержал себя, чтоб, стиснув рот, молчать.
Тогда он за спиной услышал голос Оли:
«Я за тобой, отец… Меня прислала мать».

«Ты, дочка?» — «Я тебя искала на вокзале.
Дворами шла сюда, дождавшись темноты.
Мы твоему дружку не верили вначале,
Когда он нам сказал, что здесь укрылся ты…»

Без жалоб и без слез его встречала Маша,
Глазели на него Миколка и Андрей.
«Ну, как живется вам? Ну, как меньшая наша?»
И к люльке подвесной он бросился скорей.

Укутана платком, лежала в люльке Шура,
Багровый кулачок заткнув сердито в рот.
Девчонка молодцом, но что-то смотрит хмуро,
Отвыкла от отца, совсем не признает.

Но вот уже она смеется плутовато
И тянется к нему, радушна и светла.
«Рассказывай, Петро: откуда ты, куда ты…»
— «Вас повидать мечтал, да вот еще дела.

До Харькова дошел, а там уже пустое,
Оттуда удалось в товарный пересесть.
Враги теперь земли не чуют под собою.
Им Цупова не взять, им Цупова не съесть».

Он прожил два денька… Жена была веселой,
Потом простилась с ним — без слез, потупив взгляд.
На городской вокзал отец ушел с Миколой,
Сын проводил его и не пришел назад.

Четвертого он взял в сражение с собою,
Чтоб были с ним сыны в решительные дни,
Чтобы его судьба была и их судьбою,
Чтоб Партии родной смогли служить они.

В страницах славных дел, имен и дат священных,
Преданий и былин, звучащих как металл,
О них немало строк и песен вдохновенных,
Их образ вознесен на вечный пьедестал.

Героев Октября мы помним поименно.
И, вглядываясь в их спокойные черты,
К холмам святых могил склоняем мы знамена,
На деле воплотив их думы и мечты.

Их. яростная кровь течет в сердцах народа,
Такие им даны могущество и власть
Еще с далеких дней бессмертного похода,
Когда впервые кровь за правду пролилась.

Вы память этих лет достойно сохраните!
Они стоят в строю, не обращаясь в прах.
Они для нас живут не только лишь в граните,
Но и в делах людей, но и в живых сердцах.

Под Харьковом в бою остался недвижимым
Отец пяти солдат, сорвавшийся с седла.
И над его лицом, повитым черным дымом,
Как облачко, шрапнель в зените проплыла.

Раскинулось над ним седое небо боя,
Прогрохала над ним короткая гроза,
И медленно сошло величие покоя
На сжатые уста, на мертвые глаза.

На бронепоезде «Климентий Ворошилов»,
Из всех своих стволов стреляющем в упор,
Под Юзовкой, где путь пургой запорошило,
Был наповал убит артиллерист Егор.

Тогда же, на заре, из цуповского дома
Ушел еще один, последний сын — Андрей.
Мать вслушивалась в рев раскатистого грома,
В ночные голоса недальних батарей.

Запнулся пулемет, и сразу с новой силой
Послышалась стрельба из щелей и бойниц.
В обугленной степи под Острою Могилой
Шкуровцы без папах летели с седел ниц.

Враг не сумел сломить рабочей обороны,
Он подступал к холмам и пятился назад.
Андрей таскал сюда обоймы и патроны,
Для раненых — бинты, запалы — для гранат.

Слова срывались с губ, пылающих от жажды:
«Отчаянный какой, а сам ведь молодой».
Он приносил бойцам в траншею не однажды
Солдатский котелок с луганскою водой.

Так с ними и ушел без спросу спозаранку,
Оставшись в их полку в тот памятный денек,
Меж скаток и гранат усевшись на тачанку —
Веселый и живой донецкий паренек.

Микола, как отец, свалился под копыта,
Ловя в последний раз копытный перестук,
В отряде ВЧК, преследуя бандитов,
И до конца наган не выпустив из рук.

Как часто слово «смерть» сердца тревожит людям.
Но, никогда пред ней не опуская глаз,
Не отступали мы и отступать не будем,
Поскольку с нами Жизнь, поскольку Жизнь за нас.

Она утверждена, добыта с бою нами,
Она цветет вокруг, она шумит везде.
Осуществляя власть над нашими сердцами,
Она в твоей мечте, она в твоем труде.

Свободу и покой неся родным просторам,
Их молодость была прекрасна и светла.
Идет за братом брат: Микола за Егором,
Как часовой, спешит Петро сменить Павла.

Они, как вечный зов, как продолженье жизни,
Всегда готовы в бой за милые края.
Так пусть посмеет враг грозить моей отчизне,
Где есть такой народ — отцы и сыновья!