Коллективный сборник - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Здесь только призрак мой живет.
Как человек, он ест и пьет.
А если я сюда приду —
Он навсегда уйдет.

Мне жаль бессонных вечеров
Над столбиками древних строф.
Мне жаль, что бедный призрак тот
Моих найти не может слов.

Он будет мучиться всю ночь,
Я не могу ему помочь:
Когда я подойду к столу —
Ему уйти придется прочь.

Не знает он мою печаль
И радости поймет едва ль.
И то, что я своим зову,
Ему, наверное, не жаль.

Мое уменье он постиг,
Добрался до заветных книг.
Но разве он узнает всё,
Что я любил, к чему привык?

Внизу я под окном стою
И вижу комнату мою.
Зеленой лампы мягкий свет
На потолке я узнаю…

Вдоль проспектов глухо и слепо,
Спотыкаясь, идет тишина.
Ветер замер, и ночь окрепла.
Над заводом темнеет она.

Но сочатся всю ночь над цехами
Сотни лампочек — желтых глаз.
И лежит в шкафу за резцами
Твой проверенный противогаз.

Пространство. Даль. Буланая.
Парнишка на коне.
О, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне.

О песня, снова в дрожь иди
Туда, где на заре
Летят карьером лошади
В дымящемся каре!

На буйный век я выменял
Спокойную страну,
И ты, Девет, возьми меня
С собою на войну!

Там грянет залп — и пауза.
И поле нараспашь.
Я взял с собою маузер,
Кларнет и патронташ.

Буланая, постранствуй
В траве по стремена.
Страна моя — пространство,
Мой век — все времена!

Я сапоги изнашивал.
Я рвался наугад.
И вот из века нашего
Я в бой веду отряд.

В свою победу верю я.
Ведь нам не первый раз:
«Мы красная кавалерия,
И про нас…»

Прославленный калганный пьешь настой, —
До капли пей, не оставляй в посуде,
О женщине, доступной и простой.
Грусти, печален — кто тебя осудит?
Но умолчи, назвавшийся поэтом,
Про грусть свою. Кому она нужна?
Есть нищета, есть горе в мире этом,
Есть в мире этом голод, есть война.
Когда плывут по мутным водам Соммы,
По бурным водам Марны мертвецы, —
Кому поможешь проповедью сонной
О благостыне стансов и терцин?
Когда навис над Лувром дым Помпеи,
Когда мортиры рушат Роттердам,
Поэты содрогаются, — пигмеи
Пророчат вечность собственным трудам.

Любовь и дружбу славил Руставели,
Вино кувшином вычерпал Хайям, —
Что делать нам? Идти к тригорской ели
По необъятным родины полям.

И, освещая Пушкиным проказы
Дорожные, опять среди степей
Красавице калмычке черноглазой
Слагать стихи на память о себе?

Нет, милый, нет! Отличен век от века;
Хотя поэтов множится число,
Хотя изменчив разум человека, —
Всегда одно поэта ремесло:

Быть верным сыном своего народа,
Всем дорожить, что родиной дано,
И жизнь наполнить, как велит природа,
Любовью, дружбой — крепкой, как вино,

И ненавистью, день и ночь готовой
К оружию… Быть вестником побед.
Народ рождает золотое слово,
А высказать его рожден поэт.

Милой называл, — не улыбнулась;
Как люблю рассказывал, — грустила;
Целовал бы молча, — отвернулась;
Уходить собрался, — не пустила…
Положила руку
На мое плечо —
Лучше бы ни звука
Не сказать еще…
Долго ли стояли на поляне?
Выпала вечерняя роса.
Кто любил когда-нибудь — оглянет
Родины дремучие леса
И увидит эту,
Близко ли, далече,
Сломанную ветку
В знак прощальной встречи.

Во льдах, с погодой не в ладу,
Вели суровые поморы
Поток плотов на поводу, —
О берег бились волны спора:
– Вконец погубит, лиходей!
– Подохнем, братцы, без причастья
– Смышленых, видишь ты, людей
Шлет к супостатам обучаться
Владеть мечом и долотом
Да городить дома в туманах…
– Вишь, срезал бороду, потом
Нательный крест сорвет с гайтана…

Недолог спор, недолги сборы,
Пока палаты небогаты,
Открыть кабак, закрыть соборы,
Копить казну, рубить фрегаты…

Страна посевов и лесов
Роптала глухо. Но Петру
Уже виднелся порт Азов, —
И он, как парус на ветру,
Упрям в работе плодотворной.
Он на лесах, весь на виду.

Ропщи, страна, но будь покорна
Его стремлению! Пойдут
Людей дубовых караваны
По зыбям северных морей,
Пробьются к южному лиману —
И, где ни кинут якорей,
Купцам, вельможам нерадивым
Понять помогут вымпела,
Что воля росса породила
И что Россия создала.

Страна дубов, убогих срубов
(На поле копны урожая)
Роптала явственней, сквозь зубы,
Едва не бунтом угрожая:
«Опять указ для голытьбы:
“Валить дубы под самый корень”.
А ноне время молотьбы!
Не быть добру!» Кто правый в споре?

Не быть добру — еще не видят
Добра лесные жители.
Но вот плоты, на стрежень выйдя,
Опять Петра увидели.
Широкое его лицо
Сияло бритыми щеками.
Он выше вздыбленных лесов
И тверд, как тот накладный камень.

Он говорил: «Друзья, радейте!»
А через ямы, через кочки
Уже дворовые гвардейцы
Несли ковши, катили бочки
И жгли бенгальские костры —
Во славу флота жгли на мачтах…

Среди бород, среди расстриг
И на плотах хмельная качка.
Но он один, как исполин,
Стоял, и хмель его не трогал,
Мечтою трезвою палим
О славе русского народа.

Султан гвардейца на ветру,
Покрыта инеем кокарда.
Стрелки, оледенев, замрут
Перед конем кавалергарда.

Декабрь на площади. С ветвей
Соседних кленов опадали
Комочки пуха. Воробей
И ворон битвы не дождались.

Того не выждал и народ,
В кабак забившийся от стужи,
Кликуша выла у ворот,
Слезились будочники тут же
От умиления…

Царем
В морозный этот полдень станет
Жандарм.
Ликуй, кто одарен
Тулупом, чином и крестами!

В тумане площадь. На стене
Незавершенного собора
Дремал архангел, посинев.
И он увидел штурм нескоро.

А выше на лесах стоял
Строитель сгорбленный. (Веками
Строитель так стоял, тая
За пазухой тяжелый камень.)

Еще невнятен и ему
Был гул на площади Сенатской,
Но ужас голода, чуму,
Сиротство нищенской, кабацкой

Родни, злорадство богатеев
Тогда строитель угадал;
Гвардейцев смелую затею
Благословил он — и когда

На белом холеном коне
Кавалергард на площадь вынес
Державу и, осатанев,
Огнем велел восставших выместь,

Худую спину распрямив,
Перекрестив свою сермягу,
Сказав: «Царь-батюшка, прими
Мою холопскую присягу!» —

Метнул строитель с высоты
Лесов согретый кровью камень:
Руки движением простым
Стал гнев, накопленный веками.