Антология - Поэзия Латинской Америки

Море на рассвете
цвета гиацинта,
как фиалок россыпь,
брошенная ветром…

К этому бездонно-фиалковому цвету
хочется припасть щекою, побледневшей
от бессонной ночи…

От тоски бессонной медленно очнуться
на подушке, взбитой
волнами приливов, волнами отливов,
кáмнями морскими…

Море на рассвете —
ни судов, ни лодок, —
цвета гиацинта,
как глаза невинных,
только что рожденных!

Сегодня я покончила со смертью,
с которой столько нянчилась доныне:
со смертью из романса и легенды,
со смертью в кадре черно-белой ленты,
со смертью зрелищем и ослепленьем…
Прощай, манящая загадка-смерть!

Прощай и ты, смерть отроческих лет,
смерть в непорочных ангельских одеждах
среди гелиотропов и рыданий —
не в духе времени такая смерть!

И ты, далекая, из детской сказки,
из мира снов улыбчивого детства,
где локон золотой, ларец заветный,
корабль волшебный, белоснежный лебедь…

Теперь я знаю: смерть — безгласная, слепая,
бесцветная, безликая — другая,
всему живому чуждая, она —
смерть для земной надежды. Смерть.

Смерть бесконечная,
без ада и небес,
все отнимающая без возврата,
смерть — тайна, в окруженье вечных стен.
Вот что такое смерть.

Если в путь я вышел поздно,
если мрак замкнул окрестность,
пусть не кажется мне грозной
этой ночи неизвестность.

Бил родник, и до рассвета
темная капель звучала.
Я готов поклясться — это
кровь в висках моих стучала.

Тишь. Доносится до слуха
чья-то песня путевая
и смолкает. Ветер глухо
плачет, сосны обнимая!

И вода в своем паденье
час за часом с той же силой,
пробиваясь сквозь забвенье,
точит камень над могилой.

Зимой и летом нет конца заботам,
с утра до ночи бедам нет числа.
Идешь с поклажей, обливаясь потом, —
извилист путь и ноша тяжела.

И западня за каждым поворотом,
и тайна из-за каждого угла,
и тратишь силы зря: скрывает мгла
дорогу к недостигнутым высотам.

Пьешь наспех, дышишь наскоро; от дум
устала плоть, изнемогает ум,
и суета становится привычкой…

Так размышляя, коротает век
разумный зверь, чье имя — человек,
один, на сквозняке, с зажженной спичкой.

И все-таки, что это значит — жить?
Скитаться, видеть, петь, но сознавать,
что завтра — смерть, что суждено не быть,
исчезнуть, ничего не ощущать.

Пока же — пить, дышать и созерцать,
искать разгадки, тайны находить.
Какое наслажденье — говорить.
Возможно ли — навеки замолчать?

Быть существом среди других существ.
Иметь свою частицу, свой глоток
зари и ветра, пламени и льда.

Считать рассвет первейшим из торжеств.
Вытягиваться к солнцу, как цветок.
Идти — из ниоткуда в никуда.

Двадцатилетье вчера миновало,
как перебрался я в дом городской.
Взял я с собою — богач небывалый —
птиц моих чутких, как лес над рекой.

И, трепетавших, одну за одной
выпустил их на пороге подвала.
Взмыли — и небо с тех пор пустовало.
Вот и теперь ни крыла надо мной.

Двадцатилетье. И столько в нем горя.
Столько тоски. День за днем нарастая,
душит она, и дышать тяжело…

Что с вами стало, родные нагорья?
Где же ты, где ты теперь, моя стая?
Было мне двадцать. И двадцать прошло.

Обильна и щедра моя земля;
душа ликует — до того красивы
и хороши окрестные поля.

Пшеница уродилась как на диво —
мне б стройным стать, как колос налитой,
мне б мощь зерна и безграничность нивы!

Пускай волна пшеницы золотой
свое теченье бурное направит
к Ревере от Ла-Платы голубой!

Пусть уругваец вечером предъявит
согражданам итог трудов дневных,
и каждый пусть в ответ свой труд представит.

Пусть среди нас не сыщется таких,
кто явится ни с чем; с другими вместе
и я представлю дело рук моих.

Пусть радуются люди доброй вести:
наш общий хлеб не отдан богачу,
а между всеми разделен по чести.

Все сбудется, что предсказать хочу:
не за горами день, когда, как братья,
по жизни мы пойдем плечо к плечу.

Дай руку мне, раскрой свои объятья,
мой соотечественник и земляк —
нет крепче нашего рукопожатья!

Наш общий сноп поднимем вверх, как флаг.

Приходит новичок
всем довольный
застенчиво улыбающийся
фаберовский карандаш
отточен
строгий синий воскресный
костюм
вызывающе девственен
Мальчик
Весьма приличный
весьма подтянутый мальчик
Садясь
всегда поддергивает брюки
бормочет «да сеньор»
о себе
не думает
Склонив голову
пишет без помарок
пишет пишет
до без пяти семь
И только потом
вздыхает
и это праведный вздох
счастливого утомления
спокойной усталости
Всем понятно
что он кланяется
с перебором
и через двадцать
может быть двадцать пять
перестанет
быть самим собой
не сможет распрямиться
от неотступной
боли в пояснице
и его брюки
превратятся в засаленные цилиндры
Этот подержанный старичок
будет бормотать
не «да сеньор»
а ругательства
правда тихонько
и раза два в год
будет думать
с полной уверенностью
без претензий к судьбе
без веры в свою тоску
что все
было
слишком
просто

Это и есть судьба? Кто мне подтвердит?

Смотреть на дождь сквозь перевернутые литеры,
на стену с пятнами, похожими на лица знаменитостей,
на крыши автобусов, сверкающих, как рыбы,
на тоску, пропитанную автосиренами.

Ни неба,
ни горизонта.

Только большой стол, общий для всех
и стул,
вращающийся, когда я хочу исчезнуть.
Странно, что где-то у кого-то есть время грустить;
здесь всегда слышатся звонок, телефон, приказ
и, конечно, запрещается плакать над бумагами,
потому что нехорошо, когда расплываются чернила.

Монтевидео пятнадцатое ноября
тысяча девятьсот пятьдесят пятого года
в детстве
Монтевидео был зеленым
совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
теперь я настоящий сеньор
но тогда у меня была толстая книга
которую я мог читать по двадцати пяти сантиметров за ночь
и после чтения ночь сгущалась
и я пытался думать
как это так
не быть
падать камнем в колодец
Уведомляем Вас что сего числа
мы перевели с Вашего счета
Кто это ах да это мама
приближаясь включала свет не пугайся
гасила его прежде чем я засыпал
Триста двадцать песо
фирме Менендес и Солари
и мне снились тени огромные словно кони
и слоны и человекообразные чудища
что было все же лучше
чем думать захлебываясь от ужаса
В соответствии с нашими правилами
седьмого числа текущего месяца
Был таким непохожим был зеленым
совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
и какое счастье иметь форточку
чувствовать себя хозяином
идущей вниз улицы
загадывать
какой номер стоит на дверях
и держать пари с самим собой
на жесточайших условиях
Просим незамедлительно уведомить о вручении
Если кончал в тринадцать или в семнадцать
шел в кино — посмеяться или поумирать
Чтобы мы смогли
зафиксировать это на вашем текущем счете
Был совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
Право с аллеями и палой листвою
с запахом эвкалиптов и ранним утром
Приветствуем Вас с глубоким уважением
Но с той поры прошли годы и кто знает кто знает