Ольга Берггольц - Ольга. Запретный дневник

Мы больше не увидимся —
прощай, улыбнись…
Скажи, не в обиде ты
на быстрые дни?..

Прошли, прошли — не мимо ли,
как сквозняки по комнате,
как тростниковый стон…

…Не вспомнишь
                       как любимую,
не вспомни — как знакомую,
а вспомни как сон…

Мои шальные песенки
да косы на ветру,
к сеновалу лесенку,
дрожь поутру…

Потеряла я вечером слово,
что придумала для тебя.
Начинала снова и снова
эту песнь — сердясь, любя…
И уснула в слезах, не веря,
что увижу к утру во сне,
как найдешь ты мою потерю,
начиная песнь обо мне.

Позволь мне как другу — не ворогу —
руками беду развести.
Позволь мне с четыре короба
сегодня тебе наплести.

Ты должен поверить напраслинам
на горе, на мир, на себя,
затем что я молодость праздную,
затем что люблю тебя.

Вешний утренник прянул по грядкам,
мерзлотой под шагами звеня,
и скворешня летит без оглядки
мимо туч молодых — на меня…

Глядя в темное око скворешни,
я решаю опять и опять
быть спокойной, как утренник вешний,
никогда
              никого
                               не встречать.

Какая мне убыль, какая беда,
Что я не увижу тебя никогда,

что хмурому не обещалась тебе,
как самой своей неразумной судьбе?

Ты бросишь жилище, хозяйство, жену,
уйдешь на охоту, на пир, на войну,

           и будешь ты счастлив,
           и будешь тосклив,
           коней укрощая, водя корабли.

Бок о бок с тобою пройдется гроза,
и хмель, и весна опаляют глаза,

           и всё это минет,
           и всё без следа,
и я не увижу тебя. Никогда.

           Какая ж мне доля,
           какой же мне сон,
какой же у песни исполнится звон?..

Мне многое в мире открыто,
безвестное темным словам,
как сон — беломорскому скиту,
как пена — морским берегам.

Не сразу, не всем и не громко
должна я об этом сказать,
то строчкой мальчишески ломкой,
то просто поглядом в глаза.

И каждый, узнавший об этом,
уже не утешится сам
и снова придет за ответом
к моим беспокойным глазам…

Я не куплю воскресного венка
у кладбища, из розоватых стружек —
ведь под апрельским дерном бугорка
нет у меня ни матери, ни мужа.
Но я люблю забвенные кресты
и надписей беспомощные скорби.
………………………………………
………………………………………
Я ничего не знаю о судьбе
меня забывшего, неузнанного, злого…
Он десять месяцев не подал о себе
ни скудного, ни радостного слова…

Он собирался с севера уйти, —
куда, зачем — я странно позабыла.
И если он умрет — мне не найти
его непримиримую могилу.

Мне осень озерного края,
как милая ноша, легка.
Уж яблочным соком, играя,
веселая плоть налита.
Мы взяли наш сад на поруки,
мы зрелостью окружены,
мы слышим плодов перестуки,
сорвавшихся с вышины.
Ты скажешь, что падает время,
как яблоко ночью в саду,
как изморозь пала на темя
в каком неизвестно году…
Но круглое и золотое,
как будто одна из планет,
но яблоко молодое
тебе протяну я в ответ.
Оно запотело немного
от теплой руки и огня…
Прими его как тревогу,
как первый упрек от меня.

Будет весело тебе со мною,
если ты со мной захочешь жить:
и спою и расскажу смешное,
руки протяну тебе — держи.

Приведу к товарищам, к подругам
(как я долго этого ждала!).
«Вот, — скажу, — еще нашла вам друга,
самого хорошего нашла.

Жалуйте, любите, не робейте.
Он упрямый, ласковый, простой.
Но прошу, подруги, не отбейте:
я сама отбила у другой».

Вот что я товарищам сказала б,
вот как жили б весело с тобой —
без обиды, горечи и жалоб,
без прощаний в полночь на вокзалах…

У нас еще с три короба разлуки,
ночных перронов,
                                      дальних поездов.
Но, как друзья, берут нас на поруки
          Республика, работа и любовь.
У нас еще — не перемерить — горя…
И все-таки не пропадет любой:
ручаются,
                    с тоской и горем споря,
           Республика, работа и любовь.
Прекрасна жизнь,
                               и мир ничуть не страшен,
и если надо только — вновь и вновь
мы отдадим всю молодость —
                                                      за нашу
             Республику, работу и любовь.

Слышала — приедешь к нам не скоро ты.
Говорят товарищи: не ждем.
Брошу всё. Пойду бродить по городу,
по дорогам, пройденным вдвоем.

До Невы дойду, спущусь по лесенке.
Рядом ходит черная вода.
На унылой, безголосой песенке
вымещу обиду навсегда.

Все следы размоет дождик начисто.
Все мосты за мною разведут.
А приедешь, пожалеешь, схватишься —
не найдешь, и справок не дадут.

Как маленькие дети умирают…
Чистейшие, веселые глаза
им влажной ваткой сразу прикрывают.
Четыре дня — бессонница и жалость.
 Четыре дня Республика сражалась
за девочку в удушье и жару,
вливала кровь свою и камфару…
Я с кладбища зеленого иду,
оглядываясь часто и упорно
на маленькую красную звезду
над грядкою сырого дерна…
Но я — живу и буду жить, работать,
еще упрямей буду я и злей,
чтобы скорей свести с природой счеты
за боль, и смерть, и горе на земле.

О девочка, всё связано с тобою:
морской весны первоначальный цвет,
окраина в дыму, трамваи с бою,
холодный чай, нетронутый обед…

Вся белизна, сравнимая с палатой,
вся тишина и грохот за окном.
Всё, чем перед тобою виновата, —
работа, спешка, неуютный дом.

И все слова, которые ты знала
и, как скворец, могла произносить,
и всё, что на земле зовется «жалость»,
и всё, что хочет зеленеть и жить…

И странно знать и невозможно верить,
что эту память называем смертью.