Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Шумящий день умчался к дням отшедшим.
И снова ночь. Который в мире раз?
Не думай – или станешь сумасшедшим.

Я твой опять, я твой, полночный час.
О таинствах мы сговорились оба,
И нет того, кто б мог расторгнуть нас.

Подвластный дух, восстань скорей из гроба,
Раскрыв ресницы, снова их смежи,
Забудь, что нас разъединяла злоба.

Сплетенье страсти, замыслов, и лжи,
Покорное и хитрое созданье,
Скорей мне праздник чувства покажи.

О, что за боль в минуте ожиданья!
О, что за блеск в расширенных зрачках!
Ко мне! Скорее! Ждут мои мечтанья!

И вот на запредельных берегах
Зажглись влиянья черной благодати,
И ты со мной, мой блеск, мой сон, мой страх.

Ты, incubus таинственных зачатий,
Ты, succubus, меняющий свой лик,
Ты, первый звук в моем глухом набате.

Подай мне краски, верный мой двойник.
Вот так. Зажжем теперь большие свечи.
Побудь со мной. Диктуй свой тайный крик.

Ты наклоняешь девственные плечи.
Что ж написать? Ты говоришь: весну.
Весенний день и радость первой встречи.

Да, любят все. Любили в старину.
Наложим краски зелени победной,
Изобразим расцвет и тишину.

Но зелень трав глядит насмешкой бледной.
В ночных лучах скелетствует весна,
И закисью цветы мерцают медной.

Во все оттенки вторглась желтизна,
Могильной сказкой смотрит сон мгновенья,
Он – бледный труп, и бледный труп – она.

Но не в любви единой откровенье,
Изобразим убийство и мечту,
Багряность маков, алый блеск забвенья.

Захватим сновиденья налету,
Замкнем их в наши белые полотна,
Войну как сон, и сон как красоту.

Но красный цвет нам служит неохотно,
Встают цветы, красивые на вид,
Ложатся трупы, так правдиво-плотно, –

Но вспыхнет день, и нас разоблачит,
Осенний желтоцвет вольется в алость
И прочь жизнеподобие умчит.

На всем мелькнет убогая усталость,
В оттенках – полуглупый смех шута,
В движеньях – неумелость, запоздалость.

Во всем нам изменяет красота,
Везде мы попадаем в паутину,
Мы поздние, в чьем сердце – пустота.

Отбросим же фальшивую картину,
Неверны мы друг другу навсегда,
Как в разореньи слуги господину.

Мой succubus, что ж делать нам тогда?
Теперь-то и подвластны нам стихии,
Земля, огонь, и воздух, и вода.

Мы поняли запреты роковые,
Так вступим в царство верных двух тонов.
Нам черный с белым – вестники живые.

И днем и ночью – в них правдивость снов,
В одном всех красок скрытое убранство,
В другом – вся отрешенность от цветов.

Как странно их немое постоянство,
Как рвутся черно-белые цветы,
Отсюда – в междузвездное пространство.

Там дышит идеальность черноты,
Здесь – втайне – блеск оттенков беспредельных,
И слышен гимн двух гениев мечты:

«Как жадным душам двух врагов смертельных,
Как любящим, в чьем сердце глубина,
Как бешенству двух линий параллельных, –

Для встречи бесконечность нам нужна».

Волшебный час вечерней тишины,
Исполненный невидимых внушений,
В моей душе расцвечивает сны.

В вечерних водах много отражений,
В них дышит Солнце, ветви, облака,
Немые знаки зреющих решений.

А между тем широкая река
Стремит вперед свободное теченье,
Своею скрытой жизнью глубока.

Минувшие незнанья и мученья
Мерцают бледнолицею толпой,
И я к ним полон странного влеченья.

Мне снится сумрак бледно-голубой,
Мне снятся дни невинности воздушной,
Когда я не был – для других – судьбой.

Теперь, толпою властвуя послушной,
Я для нее – палач и божество,
Картинность дум – в их смене равнодушной.

Но не всегда для сердца моего
Был так отвратен образ человека,
Не вечно сердце было так мертво.

Мыслитель, соблазнитель, и калека,
Я более не полюблю людей,
Хотя бы прожил век Мельхиседека.

О, светлый май, с блаженством без страстей!
О, ландыши, с их свежестью истомной!
О, воздух утра, воздух-чародей!

Усадьба. Сад с беседкою укромной.
Безгрешные деревья и цветы.
Луна весны в лазури полутемной.

Все памятно. Но Гений Красоты
С Колдуньей Знанья, страшные два духа,
Закляли сон младенческой мечты.

Колдунья Знанья, жадная старуха,
Дух Красоты, неуловимый змей,
Шептали что-то вкрадчиво и глухо.

И проклял я невинность первых дней,
И проходя уклонными путями,
Вкусил всего, чтоб все постичь ясней.

Миры, века – насыщены страстями.
Ты хочешь быть бессмертным, мировым?
Промчись, как гром, с пожаром и с дождями.

Восторжествуй над мертвым и живым,
Люби себя – бездонно, ненасытно,
Пусть будет символ твой – огонь и дым.

В борьбе стихий содружество их слитно,
Соедини их двойственность в себе,
И будет тень твоя в веках гранитна.

Поняв Судьбу, я равен стал Судьбе,
В моей душе равны лучи и тени,
И я молюсь – покою и борьбе.

Но все ж балкон и ветхие ступени
Милее мне, чем пышность гордых снов,
И я миры отдам за куст сирени.

Порой-порой! весь мир так свеж и нов,
И все влечет, все близко без изъятья,
И свист стрижей, и звон колоколов,

Покой могил, незримые зачатья,
Печальный свет слабеющих лучей,
Правдивость слов молитвы и проклятья, –

О, все поет и блещет как ручей,
И сладко знать, что ты как звон мгновенья,
Что ты живешь, но ты ничей, ничей

Объятый безызмерностью забвенья,
Ты святость и преступность победил,
В блаженстве мирового единенья.

Туман лугов, как тихий дым кадил,
Встает хвалой гармонии безбрежной,
И смыслы слов ясней в словах светил

Какой восторг – вернуться к грусти нежной,
Скорбеть, как полусломанный цветок,
В сознании печали безнадежной.

Я счастлив, грустен, светел, одинок,
Я тень в воде, отброшенная ивой,
Я целен весь, иным я быть не мог.

Не так ли предок мои вольнолюбивый,
Ниспавший светоч ангельских систем,
Проникся вдруг печальностью красивой, –

Когда, войдя лукавостью в Эдем,
Он поразился блеском мирозданья,
И замер, светел, холоден, и нем.

О, свет вечерний! Позднее страданье!

Как выступы седых прибрежных скал
Источены повторногтью прилива,
Что столько раз враждебно набегал, –

В моей душе, где было все красиво,
Изменены заветные черты,
В ней многое как бы ответно криво.

Из царства вневременной темноты
К нам рвутся извращенные мечтанья,
Во всем величьи дикой наготы.

Побыть в стихийной вспышке возрастанья,
Глядеть, как пенно высится вода,
Понять, что хаос – утро мирозданья!

Быть может, не вернется никогда
Вот эта радость дум о необычном,
Хоть ропот волн о них поет всегда.

И сладко встать высоко над привычным,
Соделаться – велением Судьбы –
К своей судьбе стихийно-безразличным.

Но что мы можем, бледные рабы!
Набег страстей шатнулся, отступает,
Как войско, вняв отбойный зов трубы.

Волна, достигши высшего, вскипает,
Меняет цвет зелено-голубой,
Ломается, блестит, и погибает.

Отпрянул неустойчивый прибой;
Бежит назад в безбрежные пустыни,
Чтоб в новый миг затеять новый бой.

И так же ветер, с первых дней доныне
Таящийся в горах с их влажной тьмой,
На краткий миг бросает их твердыни, –

Промчит грозу равниною немой,
Случайно изумит людей циклоном,
И вновь спешит, к ущельям гор, домой.

А я иным покорствую законам,
По воле изменяться мне нельзя,
Я камень скал, с их вынужденным стоном.

Во мне блуждают отклики, скользя,
Недвижно я меняюсь, еле зримо,
А если двинусь – гибелью грозя.

Бледнеет все, бежит неудержимо,
Измены дней отпечатлели след,
Все тени мира здесь проходят мимо,

Но в смене волн для камня счастья нет.