Олег Скользящий - Непредумышленное

Кличет за бортом ночная птица,
Холодно, душно, спешу на пристань,
Где, неспособный в меня влюбиться,
Плачет Пьеро над моей душой.
Девочка, столько еще сюжетов…
Бьется о камни седьмое лето,
Кистью, как кончиком сигареты,
Пишешь, что все будет хорошо.
Я искушаюсь тебе поверить,
Видишь, распахнуты настежь двери,
Видишь — за ними кошмарным зверем
Прячется новый грядущий год…
Девочка, некогда зря бояться,
Зверя иглой насади на пяльца,
Нам уже выплачено авансом
Все, что когда-то произойдет.
Верить словам и любить словами,
В мире, погрязшем в осенней гамме,
В море, расчерченном островами,
Сдав на поруки свою беду,
Девочка, крепче держись за мачту,
Страшно, но мы не могли иначе,
Я тебя сердцем укрою, спрячу
В яркую, солнечную слюду.
Некуда больше исчезнуть, деться,
В звездное марево, в поднебесье.
Мир новорожденный сух и пресен,
Плачет, смеется, иди, встречай…
Только погоня в ногах и легких,
Воздух отравлен и путь нелегкий,
Наши дела ну не то, чтоб плохи…
Только на ужин — остывший чай.
Нам суждено окунаться в небо,
завтракать манкой и свежим хлебом,
и удивляться такому бреду,
как нерастраченная судьба.
Девочка, сколько еще ступеней,
где мы проснемся: в Париже, в Вене?
в недрах распахнутой настежь темы,
тающей сахаром на губах.
Завербовал в полосу препятствий
Ящик Пандоры, открытый наспех,
В салочки, словно в четвертом классе —
Если осалят, то лишь свинцом.
Нервы — непрочные бриллианты,
Так повяжи мне на шею бантик,
Синеволосая фея банды
С кукольным, трогательным лицом.
Девочка, я ничего не значу,
Я так давно ни о чем не плачу,
Солнечный, робкий весенний зайчик
Бьюсь, разбиваясь, в твое стекло.
Шутят страницы легко и колко,
Остерегайся, вокруг иголки…
Выстрел. Фарфоровые осколки.
Сердце по пальцам  в камин стекло.
Стоит ли биться, влюбляться, злиться,
Фениксом, бабочкой воплотиться,
Что по сюжету должно случиться —
Нами завещан один итог.
В сказке печальная пантомима,
Девочка, стоит ли быть любимой?..
Это уходят, проходят мимо,
Все, кто закончить игру не смог.
Жизнь обрывая на середине,
Красный цветок догорел в камине,
И я засыпаю, глотая смог,
Псом Артемоном у ног Мальвины.

 Мы с тобой не живем сейчас, рассчитывая на «потом», мы с тобой сочиняем дом наших мыслей — смешных чертят, и если туда войдет кошка — это будет не просто дом, это будет наш храм со своим уставом, где вместо молитвы «люблю тебя». Только храм ведь не наш, чужой, а в нашем сердце — зола костра, побудь сегодня собой, моя переменчивая сестра, я тебе не брат, а всего лишь предлог, я твой здравый смысл или злой обман — и когда я сам по себе, я практически сам себе бог, а с тобой — послушно монеткой укладываюсь в карман, вот увидишь — я метко падаю на ребро, лишая тебя возможности выбирать между правдами, снами, моим и твоим добром, и ты смеешься, когда я плачу в твою тетрадь. Только небо опять сегодня — тяжелое, как вина, и нет мыслей, и влом писать, и страшнее сны, и если сядем сочинять их жизнь — ты прекрасно знаешь сама, что с ними сегодня случится что-то гораздо хуже весны, а они ведь жить хотят и хотят, чтобы было просто, чтобы жизнь их сводилась к обычному, как у всех, и не надо им наших глав, и чтобы было всегда серьезно, им не нужно побед, им бы — небо синее, солнце и детский смех, и чтоб дни превратились в будни, ругаться в булочной и ночью спать, и бездельем маяться, верить прогнозам, стряхивать с простыней песок, чтобы не приходилось опасливо вздергиваться опять, когда у кого-то рядом лопнуло колесо. Мы-то знаем с тобой, что им сейчас — только насыпь, гранит и тлен, что они не встречались, не обращались на «ты» и не узнают друг друга в лицо, но когда после праха последней главы нет сил подняться с колен, когда давит на грудь рукописное уныние подлецов, последние мысли приходят о том, что это — искусство зрячих, что хочется плакать, любить, любя, а от смерти — протяжно выть, но первой мыслью всегда будет та, что хочется все иначе, чтобы у них было все так хорошо, как только и может быть. Их сочинили боги, сестричка, их право вести расчет, заполнять табло, раздавать призы мыслями, голосами… но сейчас, когда можно смело нечетом править чет… клавиатура, четыре утра, монитор… «давай станем богами сами»… Тебя тянет к романтике, как всегда, но я от нее привит, дай им шанс самим осознать, что живы и снова лето, и пусть этот очерк не стоит гроша и вовсе не знаменит, но давай напишем, как было иначе, и просто поверим в это. Давай у них будет все хорошо, но не сразу — так легче верить, пускай совершают ошибки, ссорятся, и напасти на их пути… тогда можно будет тайком свой устав внести за чужие двери. Только так мы сумеем построить свой дом и вместе в него войти.

не ищи меня, не зови меня,
я сырым туманом к тебе приду,
ненадежным льдом на твою беду,
львом, воссозданным из огня.
ты меня шепчи и в подушку плачь,
я ведь вдребезги твой разобью мирок,
я орлом на твой прилечу порог,
незнакомый, изменчивый твой палач.
не иди ко мне, не маши платком,
я ведь был когда-то горяч и смел,
и давно, в твоем позабытом сне
я был туром, вскормленным кипятком.
не давай имен и не обличай,
не зови на свой подостывший чай,
если я пришел — не иди встречать,
заплутавшего палача.
я ведь сам себе раб и господин,
и четыре сердца в моей груди,
не сумею вовремя предупредить,
что такой один.
если вдруг явлюсь тебе, словно жив,
если пустишь в дом, будешь суп варить,
я молю, не проси меня говорить,
доверяясь старой привычной лжи.
из вопросов мой состоит язык,
из загадок — кровь, из ответов — кость,
в четырех обличьях усталый гость:
человек, орел, капский лев и бык.
не спасай меня, ведь на мне печать,
ты добра, у тебя даже есть душа…
если хочешь дальше легко дышать,
то позволь молчать.

Отвори мне, родная, несу тебе весть —
Технологию жизни на желтых листах.
Только тихо: шпионы засели в кустах,
Они знают, чего стоит правда и честь,
Они думают, мы затеваем войну,
Они верят, что мы заодно до конца,
Что у нас злые маски и пули в сердцах.
Что им знать? Нас они никогда не поймут.
Мы как Бонни и Клайд — неплохой пасьянс,
Но уж слишком трагичная кода в конце,
Нам и кровь не к лицу, разве что на лице,
Черный траурный бархат и белый фаянс…
Я принес тебе блок пожелтевших страниц,
В них немного о том, что случится вчера.
Как наступит рассвет в пять часов до утра,
Мы пожалуем в общество самоубийц,
И наш мир никогда ни за что не умрет,
Даже завтра, когда догорят города,
Когда наши мосты будет плавить вода,
Мы как Дейл и Чип с громким криком «Вперед!»
Вместо «Save Our Souls» всех спасать полетим,
Это просто, Пьеретта, рубеж не-возврата.
Надо только дождаться посмертного «Снято!» —
И вокруг микрофоны, картон, пластилин…

Ты снова забыла в гримерной тетрадь.
Прочти свой сценарий. Нам завтра играть.

Привет. Лучом на стекле рисуя
Твой контур, коснусь тебя строчкой.
Меня нет. Я не существую.
Это я знаю точно.
Я выдумка. Выкидыш ломкого почерка,
Росток из молитвы, отклик на шепот,
Ночью, в подушку, меня выплакали,
Выжали из междустрочия,
Из белых на черном клавиш, из струн гитары,
Я никогда не рождался. Меня
Никогда не трогали санитары
И акушерки. Мой первый звук
Был словом «спасибо»,
Громко сказанным вслух.
Я не знаю, кем стать могли бы
Мои прежние ломкие образы, но они
Не дожили до воплощения.
Обостряются ощущения,
Это либо живая сила, либо…
Я тебе благодарен, либэ.
Меня никогда не касался ветер,
Не насиловала любовь, не грызла совесть,
Меня еще нет толком на этом свете
Однако, я чувствую, что я есть.
И знаю, чем закончится эта повесть.
Не думай, не жалуюсь, не хочу обидеть,
Мне не нужен воздух, не нужен простор океана.
Просто было бы любопытно
Увидеть,
Что там — на другом берегу экрана…