Орли Кастель-Блюм - Рассказы
Женщина, которая хотела убить человека, думала, что она сможет приручить закон, прильнуть к нему и обнять, и если он будет в добром расположении духа, переменить ему памперс и хорошенько отмыть в ванне. В мире есть вещи, которые просто вопят: «Возьмите меня!» Как покинутый младенец, как охромевший волчонок. С другой стороны, есть в мире вещи, к которым запрещено приближаться и касаться их. Существуют телохранители, да, у большинства имеются телохранители, в оны годы пребывавшие в хиппарях.
Женщина думала, что этот мир принадлежит ее отцу, и что она сможет убить кого-нибудь из породы жир-трест, если все же не осилит остановить самое себя. Однако запрещено своевольничать с законом. Множество фильмов и книг описывают деморализацию и падение нравов и рассуждают об этом конфликте: приручать закон или нет, и что случается с тем, кто поимел его и исцеловывает с головы до ног, и даже задницу (бывают и такие, сыщики, в основном). Слава богу, есть книги, а главное, Танах: есть и еще книги, но Танах, он всех имеет ввиду. Женщина хотела бы знать, что будет, если она лично возьмет в руки Закон, и если с Законом или с ней что-нибудь случится, так начнет ли она блевать, или получит вдруг приступ астмы?
Она встала рано утром, пошла и купила подходящий пистолет, подходящие пули, и отправилась на прогулку по городу. Лица людей мелькали перед ее глазами, а она искала среди них одно, на котором сможет остановиться. Но дело продвигалось вяло, и люди шли и шли, совершенно как всегда. Они уходят, и вот ты уже не видишь их больше.
Женщина вышла на большую площадь, где было множество магазинов с нелепыми, потусторонними манекенами в хрупких витринах. Она вытащила пистолет и собралась взять в свои руки Закон. И тогда, словно мановением волшебной палочки, она перевела пистолет к виску и выстрелила. В патроннике не оказалось пули, и ошеломленная женщина запустила пистолетом в большой фонтан посреди площади. По дороге он превратился в какого-то щегла или воробья, и полетел себе высоко-далеко, быть может, в то самое место в этом мире, где можно взять в руки закон и уверенно держать его, без всякого трепета, не роняя. И рассмотреть его вблизи, и, может быть, спросить, о чем он, собственно, печется.
Сингапур — Франкфурт
Когда я летела рейсом компании Люфтганза из Сингапура во Франкфурт, сидел рядом со мной человек весьма непростой. Это я поняла через полтора часа полета, что он очень сложный. Я думаю, что к тому же у него были проблемы с обменом. Он все время уходил и возвращался, а может быть, он испытывал страх перед полетом. Он постоянно открывал и закрывал свой портфель и доставал оттуда бумаги на незнакомом европейском языке, и снова и снова читал их. И цокал языком, и грыз ногти, и все это страшно раздражало. А что я могла сказать ему? Послушайте, это раздражает?
Пятнадцать часов я просидела рядом с ним. Его место было справа от меня, посредине ряда. Около него сидела красавица-немка, блондинка, с короткой стрижкой, она всё читала журналы, какие и мне самой страшно хотелось почитать — о новинках губной помады от Эсти Лаудер. В конце концов, над Афганистаном, я попросила у нее журнал, и она протянула его мне. Там была модель с новым кремом для глаз, и я хотела вырвать эту страницу, но не сделала этого.
Сняла туфли. Все снимают обувь во время долгих полетов. Мой сосед тоже снял.
И тут мне понадобилось в туалет. Я не хотела идти босиком и попыталась надеть туфли. Но ноги у меня очень отекли, и мне не удалось надеть обувь.
Поскольку я все еще верю, что существует некое скрытое взаимное участие людей, я усмехнулась, но, в сущности, не поэтому. Было так смешно, что мне необходимо извлечь из себя этот люфтганзовский апельсиновый сок, а я тут застряла со своими отекшими ногами.
Я сказала своему беспокойному соседу с некой самоиронией, которая была ничем иным, как попыткой скрыть ужасное мое замешательство: «Это война! У меня отекли ноги. Это просто битва!»
И он улыбнулся, грызя ногти. Я обратилась к молоденькой немке. Сказала ей: «Понимаете, у меня отекли ноги. А туфли — новые». А про себя подумала — это в каком же качестве я говорю ей это?
Я взяла в руки туфли и ступила босая в широкий проход посреди салона, рядом с туалетом. Стояла там и сражалась со своим врагом. Они правы, какое их дело? Каким боком это их касается?
Вернулась назад более сильная, более обутая.
Во время длительных полетов с людьми много чего происходит. Они спят. Едят. Пьют. Замолкают. Не закрывают рта. Молчат.
Я почувствовала, что совершенно свободно могу обратиться к нему с разговором. Сказала ему, что не люблю длинных рейсов, хотя я как раз очень люблю длинные перелеты. Какая разница? Главное, что движемся.
Он ответил, что привык к долгим рейсам, хотя к воздушным ямам трудно привыкнуть. Он ненавидит воздушные ямы. А в сегодняшнем полете они на каждом шагу.
Я спросила, чем он занимается, и он ответил, что живет в Бангкоке, обретается в Англии и у него есть семья в Голландии.
Немка засмеялась. Его ответ ее рассмешил, и она сказала, что обретается в Тайпе, живет в Германии, а родители у нее в Штатах, и она очень рада, что нашла еще одного, который также расщеплен. Потому что, когда она говорит это людям, они думают, что она полоумная.
Сосед очень обиделся, что она воспользовалась словом CRAZY. Он сказал: «Я не CRAZY. Это современный образ жизни, который мне навязан. Я бы предпочел жить по-другому».
Завязалась беседа на тему, как он предпочитает жить и как она предпочитает, и что у них имеется там, где собеседник не бывал, и почему они, в конце концов, нуждаются в этом расщеплении.
Появилась стюардесса со своим апельсиновым соком. Втроем мы взяли у нее стаканы из подноса. Наш, сидевший между нами, сосед, сказал, что он больше не может. Не способен. Что он лопнет.
Ну, это еще не факт, что он лопнет. Уже через полчаса после взлета я поняла, его линия жизни укорачивается. И тогда он с пафосом обратился ко мне и сказал, что он просит меня об одной услуге на случай, если его разорвет.
Ну и унижение! Так вдруг — какая-то услуга, посреди полета.
— И что за услуга, — спросила я.
Он сказал, что он занимается засушиванием цветов. У его родителей — громадная теплица. И он решил засушить ее. Что-то в таком духе. Он сказал мне, что чемодан его выглядит так-то, и когда мы прилетим в Германию, он просит меня забрать этот чемодан себе. Если его разнесет. Он — мой.
— Но почему бы Вам ни отдать его той даме, что сидит справа? — тихо спросила я.
— Потому, что я не полагаюсь на нее, — сказал он. — Человек, который проживает в одном месте, а живет в другом… Ей-богу… А где Вы живете?
— В Тель-Авиве.
— А где обретаетесь?
— Тель-Авив.
Я не сказала ему, что обретаюсь на одной улице, а живу на другой.
— Ну, с Вами все в порядке. Если я разорвусь, возьмите мой чемодан.
Точно в том самый момент, когда стюардесса пришла забрать следующую порцию пустых стаканов от сока, он и лопнул.
Получил инфаркт, и наступил полный бардак.
Хотели сделать посадку в Тегеране, и разразилась дискуссия — садиться в Тегеране или не садиться в Тегеране. Кто хочет садиться в Тегеране? Во время этих дебатов он и умер. Это было ужасно. Он остался сидеть между мной и молоденькой блондинкой с короткой стрижкой. Я подумала — кто бы поверил, что два часа назад объектом моих интересов было стащить эту модель с новым кремом для глаз, а вот теперь здесь покойник. Несколько стюардесс и пассажиров помогли извлечь его в бизнес-класс, как я полагаю. Я увидела его ноги.
Мы с немкой стали разговаривать. Она сказала, как ей было страшно, когда он умер, и я рассказала, как перепугалась. Весь самолет говорил об этом. Но через какое-то время и это умерло.
Стюардессы продолжали свои обходы, капитан объявил о прискорбном случае, и на экране появилась температура за бортом и во Франкфурте.
Сели во Франкфурте с опозданием в четверть часа, что представляло катастрофу для Люфтганзы. Они полчаса извинялись, что это бывает у них исключительно редко, но они надеются, что мы понимаем, ведь случилось то, что случилось.
Я вышла из самолета в рукав, который вел в терминал. Смешалась с остальными пассажирами. Множество монголоидов со всевозможными оттенками кожи и разрезами глаз, и масса белых с лицами мне до сих пор незнакомыми. Я растворилась в этой толкучке в поисках туалета. Нашла. Зашла в один и чуть не вырвала. Зашла в другой. Справилась. Вышла и глянула на себя в зеркало. Сказала себе: «Прекрасно! Твоя кожа…» Вытащила из сумки крем для лица, потом сбрызнула водой волосы. Вышла назад, туда, где пол устелен черным линолеумом, устроилась в маленьком баре и попросила колу. Меня спросили — может дайет, я ответила, что нет. Рядом сидели немцы или австрийцы, и пили пиво. Я понимала, что тяну время. У меня оставалось еще три часа до взлета в Амстердам, куда я направлялась, и мой чемодан прибудет прямо туда. Мне нужно было только взять чемодан покойного, если я этого хочу. Была бы я приличной дамой, или бы мне хотелось поиграть с судьбой, — а так, я не знала, хочу ли я этого. Чего я хочу… Мне принесли пепси вместо колы, которую я люблю. Выпила только потому, что хотелось пить, и отправилась на поиски чемодана.
