Дмитрий Магула - Fata Morgana

Мы не живем: надеемся и ждем,
Что жизнь придет… Кто научил невежду
Избрать себе, в безумии своем,
Подругою лукавую надежду?

Желанными посулами прельстив,
Она манит улыбкой лицемерной,
И вкрадчивый, влекущий шепот лжив…
О, горе тем, чье сердце легковерно!

Слепцы идут… Кровоточат ступни;
Спадают с плеч, в лохмотьях, их одежды…
Как горько знать, что золотые дни
Ты расточал за поцелуй надежды.

Вечерний ветер плачет в деревушке,
Осенний дождь стекает с ветхих крыш…
Нам холодно в нетопленной избушке,
Где целый день в углу скребется мышь.
Растопим печь! Принес сухих поленьев;
Развел огонь… Дрова горят… Тепло!
Свежеет память: цепью ржавых звеньев
Стучится время в мокрое стекло.
Еще кой-где, беспомощно и сине,
Приникло пламя, крадется, как тать,
И стелется по мертвой древесине,
Чтоб, ярко вспыхнув, вновь затрепетать.
— «Задумался? О чем же?» — прозвучали,
Нежданные, слова моей жены,
Как будто шли из заповедной дали,
Где наяву я видел чьи-то сны…
— «О чем?.. О том, что суждено Судьбою
Мне было в жизни путь твой пересечь,
Что я — твой муж, что дома мы с тобою,
Что для тебя топлю я нашу печь;
Что я сижу и думаю о многом,
Смотря в огонь из полутемноты;
Что в непогоду в домике убогом
Все как-то веришь в смутные мечты…
О чем еще? О том, что свет был шире,
Когда впервые древний человек
Бродил в суровом и враждебном мире
И жил в пещерах по теченью рек;
Что были с ним его жена и дети;
Что сызмала отважен и хитер,
Он на заре былых тысячелетий
Умел разжечь для женщины костер;
Что ночью часто вход в свою пещеру
Он караулил, прислонившись к пню,
И отгонял дубиною пантеру,
Вдогонку ей швыряя головню…
Еще о том, как, воротясь с охоты,
Он отдыхал у жаркого огня
И вспоминал домашние заботы
И мелочи пережитого дня;
Что вился дым над пламенем зубчатым,
Когда он думал о своих лесах,
О смертном бое с мамонтом косматым,
О вещих знаках в грозных небесах…
………………………………………….

У нас тепло… Мы дома, золотая!
По-прежнему скребется где-то мышь;
Вечерний ветер плачет, пролетая;
Осенний дождь струится с ветхих крыш»…

Я шел к собору встретиться с тобой,
Ускорив шаг при входе в сад соседний.
Где мы нежданно встретились намедни;
И, услыхав часов церковных бой.
Я знал, что ты выходишь от обедни…
Который час? Над стрелкой часовой
Блестел ответ: «Быть может, твой последний»…

Так уезжают: в три ряда
Толпа у поручней на деке…
Но об одном лишь человеке
Я думал, приходя сюда.

Ищу вдоль палубы глазами…
И, наконец, увидел: ты!
В твоих руках мои цветы;
Но сколько лиц чужих меж нами!

Там, за кормой, кипит вода,
И черный дым венчает трубы…
Ты — вся в слезах! Ты сжала губы…
Так уезжают навсегда.

Мы в мире сумрачном и нищем
Пристанища напрасно ищем;
И нет ни солнца на пути,
Ни струйки дыма над жилищем.
Едва бредем… Должны брести…
А хлеба черствые ломти
Пришли к концу в суме дорожной…
Кого-то молим мы: — «Впусти!»
И ждем… И жизнь в тоске тревожной,
Нам снова кажется возможной:
Пока надежда будет лгать,
Мы будем жить надеждой ложной!
В ней есть живая благодать;
И к нам, как любящая мать,
Она придет по бездорожью,
Чтоб тех, кто должен умирать,
Утешить вновь святою ложью…

В курьерском поезде он ехал по делам,
И на ходу вагон покачивался мерно…
Смешались сумерки с дремотой пополам,
И вдруг он осознал, что сердцу стало скверно…
С трудом он позвонил, беспомощный в пути
— «Кондуктор, я схожу на первой остановке…
Когда мы будем там? Я болен… К девяти?
Не умирать же мне в вагонной обстановке!
Прошу вас мне помочь; один я не дойду…
Возьмите мой багаж: мой сак и два портфеля.
Вы обещаете? Благодарю! Я жду…»
И он, в конце концов, добрался до отеля.
Разделся. Лег в постель. Велел позвать врача
И терпеливо ждал. И снова был припадок:
Забилось сердце вновь, и, что-то лепеча,
Искал глазами он иконы и лампадок…
Приветливый, простой, с налетом седины
На темных волосах, склонился врач к больному
Прощупать слабый пульс. — «Я вижу, вы бледны
Был легкий обморок? Ну, что ж, прибегнем к брому,
Чтоб успокоить вас. Но я хочу сперва
Давленье крови знать… Сто десять… Допустимо.
Температура? О!.. Ваш возраст? Сорок два?
Мне, как врачу, все знать необходимо».
Он вынул стетоскоп; прослушал спину… грудь;
И помолчал… Потом… — «Скажите, вы женаты?
Есть дети, братья, мать, родные, кто-нибудь,
Кому могу дать знать? Кто ваши адвокаты?»
— «Но, доктор, разве я, действительно, так плох?
Я знаю, все пройдет! О, доктор, неужели
Нам стоит поднимать такой переполох?
Я просто полежу, ну, два-три дня в постели…
К тому ж, я одинок. Я вдов двенадцать лет…»
— «Тогда мой долг сказать. Скрывать от вас напрасно:
Без операции для вас спасенья нет;
Вы при смерти, мой друг, и медлить вам — опасно!»
— «Я при смерти!.. Но вы… Но вы жестокий врач!
Ваш приговор… Не ждал! Он — как удар нагайки,
Как завершение всех горьких неудач!..
А операция — скажите без утайки —
Весьма серьезная? До смерти под ножом?
Не каждый раз? Ну, да… Но весь вопрос: как часто
И сколько практика за грозным рубежом
Смертельных случаев, насчитывает на сто?»
— «Могу ответить вам: всего один процент
Имеет право ждать счастливого исхода…
В моей больнице вы мой сотый пациент:
На случаи, как ваш, теперь большая мода!»
— «Вы сами видите: игра не стоить свеч!
Не проще ль умереть без всяких операций:
Ведь, жизни, все равно, никак не уберечь.
Не лучше ль обойтись без лишних декораций?»
— «О, нет! У вас есть шанс, и шанс, скажу, шальной!
А в математике теории не лживы…
До вас — все умерли… Вы, сотый мой больной,
Вы, по теории, должны остаться живы!»

Ты не плачешь… Но, тоской томимо,
Сердце длит знакомую печаль.
Ты не плачешь; но проходишь мимо,
Торопясь и опустив вуаль…

Ты — чужая этой грубой черни:
Не поймут и скажут, что горда.
Но, когда ты в церкви, у вечерни,
Со свечей, горящей, как звезда,

Позабывши радости мирские,
Подойдешь к старинным образам, —
Скорбь и муку — все поймет Мария
По твоим заплаканным глазам…

Я тку и тку свой мир, заправив свой станок:
Свои я грезы тку, на ткани их творя,
И в комнате своей сижу я, одинок…
Но мне подвластно все: и суша, и моря,
И звезды, что с небес летят ко мне, горя.

Я вытку жизнь свою и всю свою любовь:
За ниткой нитку мне на раме ткут персты.
Короны падают и льется чья-то кровь;
Проходит мимо мир стыда и нищеты,
Проходит славы мир. А я… я тку мечты.

Мой мир, единственный, весь посвящен мечтам…
Все счастье — в творчестве! Иного не хочу!
Не то ли мир, чем кажется он нам?
Как знать, быть может, Бог… и мнится мне, ткачу,
Что в одиночестве Он ткет миров парчу…

Когда не мы причиной зла,
Оно нам, людям, неподсудно:
То — буря потопила судно,
И дом наш молния сожгла…
Но если брат поднять на брата
Свой нож предательский посмел,
Тогда пощаде есть предел,
Тогда судите супостата!
На нем — проклятия печать!
Карайте тех, чья воля злая,
Преступным умыслом пылая,
Велела сердцу замолчать.